homyrouz.ru — Банкетный зал Хоми Роуз

Феликс Новиков родился в Баку, Азербайджан, где его семья жила до переезда в Тифлис (современный Тбилиси, Грузия) в 1933 г. С 1935 г. семья жила в Москве, где его отец, строитель, был назначен первым заместителем начальника Строительного управления Моссовета, став вторым лицом в строительном комплексе столицы. Новиков изучал архитектуру в Московском архитектурном институте (МАрхИ). После его окончания в 19В 50 лет он работал над проектами в «соцреализме», мейнстримном стиле сталинских времен. После выступления Хрущева на Всесоюзном съезде строителей в Кремле 7 декабря 1954 года перед профессией встала задача найти новые формы самовыражения — более экономичные и прогрессивные. Дворец пионеров Новикова , который он создал в соавторстве с Игорем Покровским, однокашником по МАРХИ, а затем в течение 38 лет главным архитектором Зеленограда, и другими, был одним из первых знаковых образцов модернистской архитектуры нового времени. Он был лично открыт и одобрен Хрущевым в 1962.

Архитектор иммигрировал в США с женой, Галей Жирмунской, также выдающимся архитектором, в 1992 году. Они поселились в Рочестере, штат Нью-Йорк, куда ранее переехала их дочь с семьей. С тех пор Новиков написал еще дюжину книг, стал инициатором крупного ежегодного национального архитектурного фестиваля «Зодчество» в Москве, участвовал в международных конференциях, читал многочисленные лекции и курировал интересные выставки. Далее следует часть моего обширного интервью с Феликсом Новиковым, которое стало для него последним. Мы говорили о его студенческих годах, о переходе от классики к современным принципам в архитектуре, об атмосфере работы над его Дворцом пионеров, о его любимом здании и о том, чем советская архитектура отличается от любой другой.

Владимир Белоголовский (В. Б.): Вы изучали архитектуру в МАРХИ в сталинские времена, когда господствовал классицизм в архитектуре. Не могли бы вы рассказать о том, какими проектами вы занимались тогда и сразу после выпуска?

Феликс Новиков (FN): Да, это было время, когда господствовал классицизм. Тогда водителем этой профессиональной культуры и ее пророком был преданный продолжатель наследия Андреа Палладио и художественный руководитель института Иван Жолтовский. Мы были абсолютно уверены, что будем проектировать такую ​​архитектуру до конца жизни. Эта архитектура, казалось, была встроена в нашу плоть и кости. Должен сказать, что знакомство с классицизмом, историческими ордерами и прочим было весьма увлекательно. Мой дипломный проект представлял собой крытый стадион, окруженный колоннами. Преподавателем моей дипломной работы был архитектор и академик Иван Соболев, который после окончания учебы пригласил меня в свою мастерскую. Умением, твердой рукой и тонкой линией он по памяти начертил профили карнизов, которые мы должны были взять за образец. Вскоре он предложил мне возглавить проект 10-этажного жилого дома в Москве. Затем последовало еще несколько подобных проектов. А потом я участвовал в конкурсе на станцию ​​метро. Все эти проекты выполнены в стиле классицизма – с богато украшенными колоннадами и прочими ожидаемыми деталями.

ВБ: Я полагаю, вам понравилось, не так ли?

ФН: Конечно. Например, когда в 1954 году мы проектировали станцию ​​метро «Краснопресненская», мы общались с архитектором Леонидом Поляковым. Для меня он был самым оригинальным мастером послевоенного десятилетия. Он спроектировал одни из лучших станций метро в Москве и Ленинграде. Поляков пригласил меня и моих молодых коллег посетить его мастерскую. В то время он работал над дизайном гостиницы «Ленинградская», одной из московских высоток «Семь сестер». Он показал нам детали совершенно замечательной барочной церкви Знамения Богородицы в Дубровицах под Подольском, куда мы отправились для детального осмотра. Это было захватывающе.

В.Б.: Это увлечение классизмом продолжалось до 7 декабря 1954 года, когда Хрущев произнес свою судьбоносную речь на Всесоюзном съезде строителей в Кремле. С этого момента начинается смена курса, объявляется борьба с излишествами, начинается переход советской архитектуры от сталинской к модернистской. Не могли бы вы поговорить об этом?

FN: Это было совершенно неожиданно, и никто в профессии не ожидал такого. Его речь была предвзятой и сардонической. Он упрекал архитекторов в том, что они создают «памятники самим себе» для ублажения собственного тщеславия, в том, что они слишком увлекаются «театральными, поверхностными аспектами», в том, что они «тормозят ход строительства и не решают жилищную проблему» и т.д. и т.п. Он обращался к ведущим архитекторам «дорогие», имея в виду стоимость их зданий. Это было публичное избиение. Архитекторы стали постоянной шуткой для комиков. Тогда-то он и сказал, что здания должны иметь «привлекательный вид». Но не уточнил, что имел в виду. [Смеется.] На следующий год постановление партии и правительства «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве, «. Многие ведущие архитекторы были лишены званий и премий, а некоторые были отстранены от руководящих должностей своих мастерских, как это случилось с Поляковым. Было видно, что партия больше не потерпит такой архитектуры. Сразу после этого архитектурные конкурсы были проведены для проектирования всех типов зданий, и были значительные денежные призы, чтобы стимулировать очень широкое участие.  

В.Б.: Одним из важнейших требований нового постановления был призыв к архитекторам использовать современный зарубежный опыт. Вот что вы сказали мне раньше: «Вскоре лучшие архитекторы отправились по всему миру в поисках образцов для подражания».

ФН: Верно. Павел Абросимов, глава Союза архитекторов СССР, уехал в Италию; Александр Власов, главный архитектор Москвы, уехал в США; а Иосиф Ловейко, который был заместителем Власова в его отсутствие, заменил его и уехал во Францию. Затем каждый из них отчитывался о своих впечатлениях перед коллегами в зале Центрального Дома Архитектора, который каждый раз был переполнен. Я посетил все три лекции. Так до нас дошли первые сведения о современной практике на Западе.

В.Б.: А потом была ваша собственная поездка в Италию. Как появилась эта возможность?

ФН: Это был 1957 год, и эту поездку организовал академик Жолтовский для своих «учеников». Я был в числе приглашенных. С одинаковым интересом мы осматривали шедевры как классической, так и современной архитектуры. в Венецию, Флоренцию и Рим. Среди многих великолепных зданий мы исследовали «Площадь Колизея» в евро районе и Палаццетто-делло-Спорт Пьера Луиджи Нерви, оба в Риме.

В.Б.: И у меня очень теплые воспоминания от нашей совместной поездки в Рим лет 10 назад, когда вы мне показывали эти здания, и я водил вас посмотреть некоторые из 21 ^{st 9Шедевров 0085 века нет. Но позвольте мне вернуться к вашей первой поездке в Италию. Вскоре после твоего возвращения настал твой звездный час. Я говорю о вашем проекте-победителе в конкурсе на строительство Дворца пионеров в Москве в компании нескольких ваших молодых коллег, в том числе вашего однокурсника по МАРХИ Игоря Покровского.}

ФН: Конкурс был инициирован Ловейко в 1958 году и проводился среди нескольких мастерских нашего проектного института «Моспроект». Экспертом конкурса был Николай Колли, соавтор Ле Корбюзье по строительству Центросоюза в Москве. Он окончательно поддержал нашу схему. Потом последовало рассмотрение проекта исполкомом руководства Москвы. Нашу схему представил сам Ловейко. Внезапно один из членов комиссии воскликнул: «Это дворец?! знаете, как выглядят дворцы? Ловейко ответил довольно твердо: «Именно на этом примере мы будем учить всех, как понимать новую архитектуру!» С этим последним утверждением никто не спорил, и мы победили!0011

Затем была сформирована команда, и вскоре последовало строительство. Дух обновления, господствовавший тогда в творческих кругах, побуждал нас к всевозможным новшествам и экспериментам. С каждым решением мы чувствовали себя настоящими первооткрывателями, и так оно и было! И хотя у каждого было свое поле деятельности, мы постоянно обменивались идеями и называли этот процесс «перекрестным опылением». Иногда говорят, что Покровский был руководителем проекта. Это неправда. Он был нашим организатором, лидер.  

В.Б.: Какая атмосфера была и на стадии проектирования, и на стройке? Однажды ты с гордостью сказал мне: «Нам все разрешили!»

ФН: Нашим уполномоченным был ЦК ВЛКСМ. Все они были очень молодыми людьми и полностью доверяли нам. Все наши решения были приняты как заслуживающие доверия и авторитетные. Ни в чем нам не отказывали, во всем оказывали помощь. В это время, которое не зря называют оттепелью, было что-то в атмосфере, что-то, что требовало свежих идей. В каждой сфере культуры появились лидеры, которых потом назвали шестидесятниками – 1960-е годы – в театре, кино, литературе, музыке и изобразительном искусстве. Итак, мы почувствовали себя шестидесятниками архитектуры. Был определенный элемент идеализма: наивная вера в то, что советский режим может быть преобразован в то, что позже назовут социализмом «с человеческим лицом». Однако все не оправдало ожиданий. Тем не менее советский модернизм утвердился на долгие годы вперед.

А то, что мы делали на стройке, да, нам тогда многое сходило с рук. [Смеется.] Наш сайт был удален от всех линий фронта. Так что, что бы мы там ни делали, это было незаметно, и никто не вмешивался в процесс. Иногда мы демонтировали детали, которые не подошли с первого раза, строили макеты, пробовали разные варианты отделки, продолжали проектирование даже на этапе строительства, и многие вопросы решались прямо на месте без каких-либо технических чертежей. Одним словом, мы экспериментировали с большим и неподдельным удовольствием. Я бы хотел, чтобы все здания могли быть построены таким образом.

В.Б.: Позвольте мне прочитать цитату из книги критика Александра Рябушина «Новые горизонты архитектурного творчества 1970-1980-х годов » о значении Дворца: «Это было здесь что были заложены основы совершенно нового архитектурного языка, целесообразное и технически современное переосмыслено в то, что стало эстетически значимым. Традиционной монументальности и компактности принципиально противостояли расчлененность объемов, открытость плана, свободное развертывание контурных линий – внутренних и внешних. Здесь были созданы приложения для радикальных инноваций».

ФН: Верно. И вот вернисаж состоялся 1 июня 1962 года. Открывать его приехал сам Хрущев! Он обошел весь комплекс и, перерезав ленточку, перед всеми собравшимися там сказал следующие слова: «То, что вы здесь сделали, хорошо, очень хорошо. Мне нравятся изобретения зодчих и художников… Я считаю это здание хорошим образцом мастерства и архитектурно-художественного вкуса… Думаю, трудно прийти к единому мнению, оценивая такие здания. Некоторым это нравится, другим нет. Но мне нравится ваш дворец, и я высказываю свое мнение. Это признание имело огромное значение. Затем последовали восторженные отзывы в прессе. Это был успех.

В.Б.: Думаю, правильно будет сказать, что архитектура, которая развивалась в 1960-е годы, ориентировалась прежде всего на такие проекты, как Дворец.

ФН: Абсолютно. Здания, спроектированные в таком духе, начали строиться по всей стране в огромных количествах. Конечно, главная цель Хрущева была социальной. Эта архитектура должна была решить самую острую нехватку жилья. Итак, основная польза от его постановления заключалась в том, что наладилось промышленное жилищное строительство, и миллионы советских людей вскоре стали переселяться в свои индивидуальные квартиры. А с точки зрения конкретной архитектуры Хрущев одобрял дворцовую эстетику и, следовательно, модернистскую архитектуру. Скорее всего, сам того не осознавая, он вернул советскую архитектуру в русло мирового развития. И следующие 30 лет советская архитектура продолжала движение в этом направлении.

В течение последнего года строительства Дворца я оставался единственным из семи первоначальных авторов, которые все еще активно работали над проектом. Остальные были переведены на новые задания. Так что мне посчастливилось показать его многим высокопоставленным лицам, которые начали приезжать с гастролями со всего мира. Среди прибывших был известный дуэт чешских исследователей Иржи Ханзелка и Мирослав Зикмунд, архитекторы Лусио Коста и Алвар Аалто, художники Надя и Фернан Леже и писатель Жан-Поль Сартр. Было много других креативщиков.

В.Б.: Вы как-то заметили: «Главное качество настоящего художника — умение ломать стереотипы. Более того, это приносит огромное удовольствие».

FN: Моим главным возражением всегда было избегать сходства с другими работами и добиваться определенной гармонии с землей и особенностями места. Я думаю, что высшее достижение любой архитектурной работы — кинематографичность. Это означает способность демонстрировать себя как непрерывную серию точек зрения, как снаружи, так и внутри.

В.Б.: По этой характеристике, на Ваш взгляд, какое здание, построенное в советское время, можно назвать самым кинематографичным?

ФН: Интересно, я мог назвать только одно здание. Это Дом промышленности в Харькове, Украина, построенный в 1928 по проекту Сергея Серафимова. На тот момент ничего подобного не построили ни Ле Корбюзье, ни Мис. Это была абсолютная сенсация — масштаб и широта пространства, возведение крыльев разной высоты и пешеходных мостиков между ними. Вы должны увидеть это лично. Это производит огромное впечатление. На мой взгляд, это самое ценное произведение во всем советском архитектурном наследии — огромный градостроительный комплекс, так органично опоясывающий пространство полукруглой городской площади. Это как целый город мощной пластики и энергичных ритмов, на который интересно смотреть со всех сторон. Как никакое другое, это здание отражает пафос того времени. Он сильнее, эмоциональнее, и он был построен раньше всего в этом масштабе. Но я бы не стал сравнивать это здание, например, с тем, что было построено в конце 20 ^-го -го века и уж тем более в начале 21-го ^-го -го. Потому что обо всем сужу исходя из собственного опыта и представлений, которые сложились еще в шестидесятые годы. Так что не думаю, что могу беспристрастно оценивать архитектуру последних лет. Сейчас другие технологии и другие формы. Пусть об этом рассудит новое поколение архитекторов. Дом Серафимова представляет собой советский конструктивизм, мою работу можно охарактеризовать как советский модернизм, Чарльз Дженкс определял архитектуру своего времени как постмодернистскую. И имя сегодняшней архитектуре даст кто-то другой.

В.Б.: Что, по вашему мнению, отличает советский модернизм от модернистской архитектуры на Западе?

ФН: Во-первых, такого разнообразия нет ни в одной другой стране. Только вдумайтесь, архитектура в каждой советской республике имела свое лицо – Армения, Грузия, Литва, Узбекистан и так далее. Это многонациональное разнообразие не нашло своего выражения в архитектуре авангарда, но ярко проявилось как в сталинской архитектуре, так и в архитектуре советского модернизма.