Это мой город: архитектор Борис Бернаскони
О лесных ванных, мыслях об ипотеке, отсутствии концептуальной повестки в Москве и о способности архитектуры противостоять разрушительным силам.
Я родился…
В Москве. Очень долго жил на Глебовской улице, рядом со стадионом «Алмаз». Это восток Москвы. Каждый день я ходил в школу, пролезая через решетку этого стадиона. Там были ранние хрущевки, с карнизами, двускатными крышами, на которые мы залезали и смотрели на город. Рядом находились очень зеленые дворы, где мы гуляли, лазали по деревьям. Тогда архитектура волновала меня мало.
В те годы архитектурой для меня пока еще была окружающая среда — кусты, деревья, дорожки, психоневрологический диспансер, на территории которого мы гуляли, бульвар Рокоссовского. В моем распоряжении находилась вся советская плановая инфраструктура, и я ей активно пользовался. Помню цыган, которые все пытались «выкрадывать детей». К нам они подходили с какими-то конфетами и деньгами…
Дверь нашей квартиры №12 на третьем этаже хрущевки с балконом всегда была открыта.
У меня даже ключей не было. Просто приходил, открывал дверь и заходил. Дома всегда кто-то был. Жили мы очень весело, большой семьей: дедушка, родители, я, сестра. В трехкомнатной квартире мы все как-то эффективно размещались.
Планировка этих хрущевок, впоследствии превратившихся в серию девятиэтажек, на мой взгляд, была безупречной с точки зрения каждого сантиметра, продуманности каждого отдельного помещения, хотя все они были весьма небольшими.
Зная о сложности компоновки инженерных коммуникаций, вытяжек, стояков, дверей, входов, могу сказать: планировка пятиэтажек была безупречной. И так было даже при минимальном расходовании ресурсов, ибо экономика была плановая. Все пассивные системы хорошо работали. Думаю, меня сформировала именно эта кажущаяся стабильность мира.
Сегодня архитектура не дает такого ощущения. Ты живешь в какой-то пластиковой коробке с навесным фасадом, который может сдуть ветер в любой момент.
Сейчас живу…
На Пресне, между «Сити», метро «Улица 1905 года», Красногвардейскими прудами.
Классный район. Он еще советский и пока почти не перестроенный. Правда, сейчас идет активное строительство, и на глазах возникает интересное сочетание разной архитектуры: хрущевок, модернистских типовых домов, конструктивизма, построек 1980-х годов. Я живу рядом с конструктивистским кварталом, который находится под защитой ЮНЕСКО. Он идеально организован с точки зрения человека: тротуары, палисадники, дворы.
Мой любимый район…
Их много, и они все разные. Москва мне нравится своей безумной сказочностью. В ней много разных потоков и разных энергий. Учитывая то, что мы движемся в сторону разных вселенных, Москва в этом смысле идеальный город для таких пользователей. Они могут выбирать те или иные лакуны для своих развлечений.
Мой нелюбимый район…
Нет, такого, пожалуй, нет. Все-таки я смотрю на все как доктор и ставлю диагноз. Нет плохого или хорошего района, но есть вопросы, требующие своего решения, проблемы, которые надо снимать. Но так или иначе для меня это просто разные куски времени.
Я смотрю на место в городе и сразу понимаю, какие были политика и бюджет. Для меня это точно такая же картина, как для лесника, оказавшегося в лесу. Он не заблудится, ибо знает, где что растет, где болото, где гора.
Я гуляю по Москве…
Мне очень нравится район Китай-города с его холмами. Люблю пройти от Лубянки до бульвара и дальше до Котельнической набережной. Классный район. Здесь есть разная высота, можно поработать ногами, передвигаясь то вверх, то вниз. Очень странная среда, разномасштабная, разнофактурная, маленькие домики. Там есть постройки XVIII, XIX века. На Пресне, как ни странно, подобная ситуация, но только со смещением на сотню лет вперед. Ландшафт на Пресне, правда, в основном плоский.
Место в Москве, куда давно собираюсь, но никак не могу попасть…
Я так загружен своей деятельностью, что реально у меня даже нет такого плана. Очень люблю два парка: Нескучный сад в будни и Сокольники, тоже в будни. Там есть кусочки реального леса, овраги, балки, куда можно спуститься к земле, холоду.
В этих парках дикая среда, смешанная с искусственной интервенцией. Использую японскую методику под названием «лесные ванны». Ты можешь принимать такую лесную ванну в течение часа. Идешь себе, медитируешь.
Москвичи отличаются от жителей других городов…
Энергией. В Москве могут существовать только энергоемкие люди. Людям пассивным, ждущим, что все произойдет само собой, здесь сложно.
В Москве лучше, чем в Берлине, Лондоне, Париже, Нью-Йорке…
Это разные среды. Их нельзя сравнивать. Мне отлично везде, там, где есть чем заняться. Я человек практического склада. Занимаюсь делами. Мне по сути все равно, где быть, с разницей во времени даже в девять часов. Разве что, находясь в Сан-Франциско, не могу урегулировать то, что происходит в Москве. Там десять часов разницы.
Что в Москве изменилось за последние десять лет…
Мне кажется, Москва пошла по пути потребительской капиталистической модели. Информационное поле заполнено скидками и экономией средств. Я имею в виду рекламные баннеры.
Когда в советское время я приехал в Германию школьником по обмену, увидев, что по телевизору все время почему-то говорят про какие-то цифры и деньги, был поражен. Сейчас это уже на уровне подсознания, как такой информационный шум. Он реально заставляет тебя думать только о деньгах. Тогда у нас вообще не было в повестке вопроса денег. Это было ценное время. В голове не было ипотеки. Ипотека очень загружает оперативную память. Ты не можешь думать о больших вещах. Тебя заставляют спускаться на мелкие бытовые вопросы вроде таких, как вынести мусор, купить картошку.
Хочу изменить в Москве…
В Москве довольно много всего меняется само, и это происходит автоматически. Во-первых, есть политическая воля, это видно. Очень много средств вкладывается в архитектурные проекты. Это связано с экономикой. Однако у Москвы нет концептуальной повестки. Мне кажется, она должна быть создана искусственно. Сама она не возникнет. Слоган «Самый лучший город Земли» недостаточный для того, чтобы делать движение в секторе развития.
Для жителей города прибыль не является благом. Для них благо сокрыто в конкретных концептуальных вещах, которые следует описать, согласовать с ними, принять и разработать схему реализации под эту повестку. В области инфраструктуры это уже есть. В области экономики в целом тоже как-то регулируется. В области концепции — нет.
Мне не хватает в Москве…
Концептуализма. Кстати, это не только у нас. Концептуализма не хватает в Нью-Йорке и Париже. В Лондоне есть некая повестка и цель и достигнуты результаты. В Москве мало хорошей архитектуры. Если мы возьмем квадратные метры и посмотрим, что с точки зрения концепции и фасада есть что-то достойное, но мы увидим мало качества. Ну, может быть, есть в Москве пара хороших зданий от русских архитекторов, но эти проекты не про программу города. Скорее, просто про фасад, а это совсем другая вещь.
Если не Москва, то…
Хотел бы пожить у моря. Мне очень нравится Милан. Он очень похож на Москву и на Петербург. По энергетике Милан — это Москва, по внешнему виду иногда — Петербург.
И близок нам по менталитету. С итальянцами мы живем в похожей парадигме. Не знаю, с чем это связано. Может быть, с любовью поесть или с мелодичностью языка. Скорее, со вторым.
Меня можно застать кроме работы и дома…
Я очень много занимаюсь делами, дела совмещаю с лесными ваннами и общением. Люблю ездить на дачу, за город.
Любимый ресторан…
Концептуально мне нравится ресторан «Северяне». Хорошее, вкусное место. Правда, интерьер немного темноват, но в этом и смысл.
Манифест «И война и мир».
Бюро Bernaskoni провозгласило манифест, посвященный архитектуре и разрушительным силам, которым она противостоит. Это начальная точка многолетнего проекта. В его основу легло исследование, содержащее типологию десяти разного рода войн и десяти проектов бюро, отвечающих на эти конфликтные вызовы.
Мы утверждаем, что архитектура способна противостоять конфликтам и стать инструментом мира.
Наш проект — это синопсис будущей книги и выставки. Место для выставки мы сейчас активно ищем.
На ней мы покажем как проекты нашего бюро, так и проекты бюро-сателлитов.
Фото: из личного архива Бориса Бернаскони
Борис Бернаскони: биография архитектора и фото его проектов
Архитектура
Борис Бернаскони – один из самых ярких представителей нового поколения архитекторов. Целью своей профессии он видит не строительство отдельных домов, а глобальное освоение пространства.
Борис Бернаскони родился в Москве в 1977 году. Учился в МАрхИ и академии им. Плеханова (маркетинг). В 2000 году открыл свое бюро. За тринадцать лет оно разработало около полусотни проектов. Многие реализованы (сценографии выставок, частные дома, офис BBDO, интерьеры магазинов Grand Cru и кафе Ragout, мастер-план Новой Голландии), еще больше осталось в проекте – дома “Тетрис” и “Матрешка”, план реконструкции ЦДХ и “Красного Октября” и др.
Борис Бернаскони
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Борису Бернаскони тридцать шесть лет, но выглядит он моложе (только не на фотографии – для объектива у него заготовлено суровое взрослое лицо).
Дом VolgaDacha, 2009-2010, Подмосковье
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Проекты это бюро рождает, однако, далеко не детские. Провокационные, ироничные – да, но безо всякой там юношеской наивности и бросаний в разные стороны.
«Арка» (2012), объект создан в рамках фестиваля Архстояние
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Эстетически (но не концептуально) простая, понятная и функциональная архитектура, какой, честно говоря, много на Западе и почти нет у нас.
Винотека GRAND CRU, 2006, Москва
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Борис не любит противопоставления Россия–Запад (“На другом берегу трава всегда зеленее”), но в целом соглашается: “Архитектура – это политика. Она всегда выражает то, что происходит в обществе.
Частный дом Mirror со сменным фасадом
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Кстати об обществе. Я спрашиваю Бориса, чем закончилось дело с его музеем для Перми, который обошел на конкурсе проект самой Захи Хадид. “Ничем. Наши чиновники не заточены на реализацию. За пять лет губернатор Чиркунов в Перми ничего не построил, так и запишите”, – настаивает архитектор.
“Горизонт” (2007), проект Пермского художественного музея
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Напоминает историю российского павильона для выставки “Экспо 2010” в Шанхае. Тогда проект Бернаскони тоже выиграл конкурс. Но случился кризис, компания Mirax, которая объявила конкурс и должна была построить павильон, вышла из игры, а подключившийся Минпромторг выбрал Левона Айрапетова и его Незнайку.
Павильон “Россия” (2008) для Всемирной выставки в Шанхае
Слава Филиппов, архив пресс-службы
За эти два проекта Борису явно обидно, но в целом на прошлом он не зацикливается. Он весь в настоящем, а точнее, в будущем. Сейчас ему интересно говорить о “ГиперКубе” в Сколково, реабилитации Новой Голландии, ресторане Федора Бондарчука Paparazzi в Екатеринбурге, о новых частных домах (VolgaDacha, получивший премии “Архивуд 2011” и “Лучший русский дизайн 2010”).
“ГиперКуб” — инновационное здание для инновационного города Сколково
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Среди его проектов и заказчиков нет случайных, считает Бернаскони. “Я постоянно учусь, развиваюсь и жду того же от заказчика, – объясняет он. – Те, с кем я работаю, хотят узнать что-то новое, что-то для себя открыть через архитектуру. Мы вместе делаем следующий шаг в развитии. А иначе какой смысл?” Такой подход может кого-то отпугнуть. Зато остаются самые продвинутые заказчики, действительно близкие по духу: друзья из креативного бизнеса, люди из Сколково, которым положено развиваться по имиджу, Даша Жукова с Новой Голландией.
“Бюро Бернаскони” — “Лето в Новой Голландии” (2011)
Слава Филиппов, архив пресс-службы
“Я там, где авангард, – нимало не смущаясь, говорит Бернаскони. – Я считаю себя лидером в архитектурной коммуникации. Я создаю идею архитектуры будущего, ближайшего и не только”. Амбиций и самоуверенности Бернаскони не занимать, ну так в архитектуре это весьма полезные качества.
“Бюро Бернаскони” — “Лето в Новой Голландии” (2011)
Слава Филиппов, архив пресс-службы
Текст: Юлия Пешкова
Фото: Слава Филиппов, архив пресс-службы
ТегиАрхитектураБорис БернаскониДизайн
«Цель — создать бессмертное здание»: в беседе с Борисом Бернаскони
«Цель — создать бессмертное здание»: в беседе с Борисом Бернаскони
HIPERCUBE. Изображение © Юрий Пальмин- Автор: Владимир Белоголовский
Борис Бернаскони (род. 1977, Москва, Россия) — ведущий архитектор своего поколения. Его интересует, что технология может сделать сегодня, чтобы его архитектура могла использовать ее завтра. Его работа не посвящена эстетике фасада, которая, по словам архитектора, ушла в прошлое. Вместо этого он предлагает радикально новые методологии и прототипы. В будущем, считает Бернаскони, здания будут бессмертными, потому что они будут постоянно развиваться и приспосабливаться к самым современным технологиям и требованиям. Способность трансформироваться со временем будет самым ценным товаром архитектуры.
+ 25
ГИПЕРКУБ. Изображение © Юрий Пальмин Бернаскони основал свое одноименное бюро в 2000 году, когда окончил Московский архитектурный институт МАРХИ. Его первый крупный прорыв произошел на международном конкурсе «Пермский музей XXI», в котором он разделил первое и второе места с Валерио Ольгиати, а Заха Хадид заняла третье место. Конкурс, в котором не удалось построить здание, судили такие тяжеловесы, как Петер Цумптор и Арата Исодзаки.
Владимир Белоголовский : Однажды вы сказали: «Я стараюсь перенаправить все свои проекты из материальной зоны в нематериальную. Хотя эта архитектура сделана из обычных материалов, моя архитектура задумана как знак, как сообщение, передаваемое через средства массовой информации».
Каков посыл вашей работы?
Борис Бернаскони: В основе архитектуры лежит функция. Но для меня это нечто большее. Форма определяется различными силами – социальными, политическими, экономическими, художественными, экспериментальными и так далее. Форма есть оболочка, сосуд, в котором сообщаются все эти силы. Что такое сообщение здания? Сегодня это не может быть передано на его поверхности, как классические ордера на исторических фасадах. Вместо этого сообщение находится в сущности здания. Современное здание я бы сравнил с материнской платой компьютера с микросхемами, отвечающими за множество функций. Вот как я вижу свою архитектуру в двух словах. Трансформация, гибридизация и гиперфункциональность — вот три понятия, которые я всегда исследую в своей архитектуре.
В.Б.: Какие основные цели Вы преследуете в своей работе?
BB: Я всегда за инновации. Самое главное, у архитектуры должна быть своя миссия.
Архитектура не самодостаточна. Его миссия заключается в создании горизонта для людей. Архитектура должна возвышать человека над своей функцией, давая ему новую перспективу, открывая новые возможности, и не только пространственные. Другими словами, обеспечить комфорт и быть функциональным — это самая основная задача, которую должно выполнять любое здание. Архитектура начинается, когда здание выполняет миссию. Другими словами, чтобы достичь архитектуры, здание должно выйти за рамки своей функции. Я вижу свою миссию в том, чтобы уметь воспринимать существующие силы в определенном месте, перенаправлять их и превращать в новую, актуальную форму. Архитектура определяется своим местом.
В.Б.: Вам не кажется, что идея архитектора как художника все еще актуальна?
BB: Вот роль архитектора – проявить себя, как художник, отсечь все лишнее, как Микеланджело, а все существенное оставить для места, функции и времени, в котором мы живем.
Хороший архитектор должен быть в состоянии достичь этого на самом высоком техническом и художественном уровне. Здание — это не просто скульптура, но и сооружение, которое должно хорошо функционировать и приносить прибыль. Цель состоит в том, чтобы создать бессмертное здание, такое здание, которое могло бы превращаться из гусеницы в бабочку, сохраняя свою сущность, но со временем превращаясь во что-то совершенно новое, в зависимости от будущих задач. Способность здания трансформироваться во что-то новое — одна из важнейших функций архитектуры будущего.
В.Б.: Вы как-то сказали: «Архитектура — это не застывшая музыка. Наоборот, это очень чувствительное устройство. Не камень, а интерфейс, который трансформируется благодаря своей реакции на пользователя и окружающую среду. Например, нужно, чтобы какие-то проекты длились три года, а потом трансформировались во что-то другое. Затем вы меняете его обшивку, его компоненты, и здание приобретает новую функцию».
Почему вы настаиваете на том, что такая тотальная трансформация имеет отношение к архитектуре? Разве архитектура не размышляет о собственном времени, а не меняется вместе с ним?
BB: Я говорю об архитектуре, способной трансформироваться. Самым большим преимуществом архитектуры является ее способность трансформироваться. Именно трансформация позволяет зданиям быть бессмертными и оставаться актуальными. В идеале здание должно стать неким интерфейсом, а его фасады, интерьеры или функции могут меняться в соответствии с новыми технологиями и требованиями. Здания должны быть такими, чтобы можно было менять старые цели на новые без особых усилий. Посмотрите на здания на Таймс-сквер, как сильно они изменились за эти годы и продолжают меняться. Архитекторы должны попытаться предсказать будущее и создать здания, которые могли бы адаптироваться без участия автора. Другими словами, само время будет автором, а не архитектором. Я не думаю, что хорошо спроектированное здание со временем может испортиться.
Мой Гиперкуб в Сколково в Москве — это такое здание. Фасады здания спроектированы алгоритмами, я их не проектировал. Это алгоритмическая архитектура, разработанная на основе больших данных и моделирования ИИ. Например, именно ИИ будет решать, с какой стороны здания разместить медиафасад. Это будет зависеть от трафика вокруг здания, который будет анализироваться по данным. Аналогичные решения будут приняты и для многих других компонентов. Все эти решения зависят от оперативности, а не от эстетических предпочтений автора.
В.Б.: Архитектура будущего будет управляться алгоритмом? У архитектуры будущего не будет автора? Значит ли это, что в будущем архитектура станет безличной?
BB: Архитектура будущего будет запрограммирована с помощью ИИ и больших данных. Все потребности человека можно запрограммировать в здании. Основываясь на безграничных данных, можно написать множество сценариев для каждого здания.
В.Б.: Вам не кажется, что описанный вами сценарий может привести к созданию абсолютно анонимной или даже антигуманной среды?
BB: О такой супрематической архитектуре мечтал Малевич.
В.Б.: Вы не говорили ранее, что не бывает архитектуры без художественных качеств? Может ли искусство быть произведено без автора?
BB: Архитектура будущего должна опираться на четыре «Е» — экономичность, экологию, энергоэффективность и эргономику. Это высокотехнологичный механизм без души, если хотите. Душа в технологии и оперативности. Красота в инженерной мысли сооружения, в его способности максимально эффективно экономить электроэнергию и не наносить вред окружающей среде. Но вы правы, настоящая архитектура не может быть без пятой «Э» — эмоций. Это неотъемлемая часть нашего кода. Например, в нашем Гиперкубе эмоции выражаются в таких арт-объектах, как граффити и текстуры.
Арк.
Фото © Юрий ПальминВ.Б.: Душа вашего проекта в инженерном решении и художественности граффити. В том, что все? Какова тогда была бы роль архитектора? Чтобы собрать детали?
BB: Роль архитектора будет заключаться в определении необходимого процента этого пятого «Е». Сколько – 60%, 20%, 15%? Эту задачу должен решать архитектор. В будущем объем искусства, необходимый для объекта, будет определяться алгоритмом. Сегодня здания по-прежнему проектируются людьми, и значительная доля в этом процессе остается нерациональной и несовершенной. Чем больше будет доля машинно-управляемого дизайна, тем более рациональной станет наша архитектура. Наконец, мы собираемся создать гораздо более рациональную архитектуру, зародившуюся во времена конструктивизма и интернационального стиля.
В.Б.: Если это то будущее, к которому мы идем, я полагаю, наступит момент, когда все потенциальные проблемы будут решены, а вопросы решены. Архитектура станет универсальной и программируемой.
Не очень интересно. Я надеюсь, что к тому времени, если у нас останутся архитекторы, они восстанут против того, чтобы все было настолько рациональным и эффективным, чтобы вернуть настоящие эмоции и здоровую дозу хаоса. Что вы думаете?
BB: Возможно, так и будет. Архитектура проходит циклы, и прямо сейчас мы движемся к оптимизации, рационализации, модульности, зависимости от алгоритмов и так далее. Будущее будет определяться корпорациями, которые будут нанимать любого специалиста для достижения очень конкретных целей. Архитекторы превратятся в коды и станут участниками глобального автоматизированного процесса. Алгоритм будет отвечать за выбор наиболее подходящего кода.
Павильон России. Изображение предоставлено BERNASKONI В.Б.: Вы также сказали: «Архитектура — это не здание, а функция, которую оно выполняет. Архитектура — это не аппаратное обеспечение, не материал, такой как бетон и сталь, а программное обеспечение; другими словами, вещество».
Но эта программная субстанция создается не архитекторами. Это означает, что мы возвращаемся к очень обыденной задаче архитектора — собрать вещи воедино.
BB: Вещество предложено архитектором. Он не создает ее, но он может определить существующие силы и предвидеть соответствующие службы и организовать их наиболее эффективным образом. Хороший архитектор должен распознавать эти силы, в то время как его заказчик может о них не знать. Именно архитектор должен определить их и использовать в интересах проекта. Например, на завершение проекта может уйти пять лет. Необходимость сохранения конкретной функции может полностью устареть за этот период времени. Вот почему нам нужно проектировать здания таким образом, чтобы мы могли привнести новые функции как во время проектирования, так и во время строительства.
Зеркало Монгайт. Image © Владислав ЕфимовВ.Б.: Вы считаете, что архитектурная форма себя исчерпала и уже не актуальна?
BB: Придуманы все формы и их комбинации.
То же самое касается всех фасадов и их вариаций. Что мы можем сделать сейчас, так это изобрести новые решения для новых проблем. Наша самая актуальная цель сегодня – решение социальных и экологических проблем. Чистая эстетика осталась в прошлом. Архитектура — это отпечаток или слепок любой заданной функции, программы и времени. За архитектурой всегда будущее.
Ссылка: Владимир Белоголовский. ««Цель — создать бессмертное здание»: в беседе с Борисом Бернаскони» 16 декабря 2019 г. ArchDaily. Доступ .
Matrex в технопарке Сколково в Москве завершается
Расположенный в самом центре московского инновационного центра «Сколково» – городского специализированного парка деловых и инновационных технологий – Matrex возвышается над своими соседями, как возвышающаяся пирамида. Детище русского архитектора Бориса Бернаскони, это не только новый архитектурный символ для более широкого комплекса, который трудно не заметить; это также архитектурное упражнение по преодолению противоположностей и объединению разных миров через архитектуру.
Задуманный как действительно многофункциональное здание, Matrex был разработан для размещения ряда офисных помещений для начинающих компаний, музеев и выставочных площадей, конференц-центра, ресторана и фитнес-центра.
Бернаскони, чья относительно молодая, но чрезвычайно динамичная практика также стоит за такими работами, как павильон ARC в Никола-Ленивце и генеральный план деятельности на острове Новая Голландия в Санкт-Петербурге, ухватилась за возможность принять вызов и создала культовую форму который должен стать визуальной стенографией всего развития Сколково. Его предыдущий опыт работы в этой области включал «Гиперкуб», первое здание, построенное в технопарке (в 2012 г.), а также многофункциональное здание; хотя и несколько другой, все трансформируемые экраны и ссылки на новые медиа.
Новостройка расположена в московском деловом и технопарке, Инновационном центре Сколково.
(Изображение предоставлено Валерием Кацубой)
С Matrex Бернаскони выбрал подход, призванный подчеркнуть многофункциональный характер программы здания с помощью единой сильной концепции.
Он создал монолитную пирамидальную общую форму, облицованную стеклом. Это скрывает внутри гораздо более мягкую и изогнутую пустоту, которую можно четко увидеть только ночью, когда здание ярко освещено изнутри. «В этом проекте есть гуманитарный посыл», — отмечает он. «Что главное в архитектуре? Многие считают, что это стена или форма. Это неправда! Самое главное — это то, что находится между стенами. Это то, что вы никогда не увидите, а только почувствуете, когда двигаетесь внутри объекта и впечатляетесь им».
Таким образом, объясняет он, структура является одновременно прочной, за счет острой формы пирамиды, и искусной, за счет коннотаций, привносимых матрешкой, поскольку здание буквально представляет собой множество зданий внутри здания в стиле знаменитого русского матрешка. «Когда вы смотрите на Matrex, вы видите пирамиду днем и матрешку ночью», — продолжает Бернаскони. «Оптически это две формы контрастной геометрии, но на языке архитектуры пирамида — это геометрическое упрощение формы матрешки».