Фото мария степанова: Мария Степанова — биография, личная жизнь, фото, новости, «Памяти памяти», книги, писатель, стихи, романы 2021 — homyrouz.ru

Содержание

Мария Степанова — биография, личная жизнь, фото, новости, «Памяти памяти», книги, писатель, стихи, романы 2021

Биография

Марию Степанову сейчас называют поэтессой мирового масштаба. Россиянка неоднократно получала международные премии и награды за сборники авторских рассказов и стихов. Неподготовленным людям ее произведения чаще всего кажутся странными. Благодаря индивидуальным приемам женщина завоевала сердца истинных ценителей литературы и заняла достойное место среди именитых коллег.

Детство и юность

Мария Михайловна Степанова родилась летом 1972 года. Биография российской поэтессы с момента появления на свет неразрывно связана с Москвой и Московской областью.

В интервью уроженка столицы говорила, что семья относилась к средним слоям образованной интеллигенции. Отец был реставратором и фотографом, известным в художественных кругах.

Мать на протяжении жизни увлекалась литературой, писала и читала стихи, несмотря на то, что в молодости отучилась в техническом вузе и получила профессию инженера. Дедушка, повлиявший на выбор дочери, подарил ей сборник Александра Пушкина. Со сборника великих произведений началось знакомство Марии с миром русской литературы.

Ну вот. Кольте, страшно сказать, пять лет — и у нас ещё #всёвпереди!
Posted by Maria Stepanova on Monday, July 24, 2017

Мария Степанова в детстве

Степанова благодарила родителей за то, что стала поэтессой. С раннего детства она слушала колыбельные и строки, сочиненные Александром Блоком и Осипом Мандельштамом. В 3-летнем возрасте начала рифмовать отдельные слова, складывать их в предложения. Близкие сразу осознали, что у ребенка присутствует талант.

Первое произведение взрослые, посовещавшись, показали авторитетному советскому и израильскому филологу Роману Давидовичу Тименчику. Ознакомившись со стихами маленькой Маши, литературный эксперт посоветовал не давить на ребенка и не пытаться развивать имевшиеся способности. Девочка должна была самостоятельно сформировать собственный внутренний мир.

Родители прислушались к мнению и оградили дочь от влияния книжной тусовки. Благодаря этому в школьные годы она общалась со сверстниками и заводила друзей.

В старших классах Степанова изъявила желание выделиться. Она стремилась примкнуть к московской группировке хиппи, чтобы отличаться от остальных.

Потом девушка попала в общество талантливых неформалов, регулярно собиравшихся в столичном модном кафе «Пентагон». Познакомившись поближе с представителями богемы, Мария окончательно решила стать поэтессой. Получив аттестат о полном среднем образовании, девушка поступила в литературный институт, носивший имя писателя Максима Горького, и стала целенаправленно учиться писать прозаические произведения и стихи.

Творчество

Не желая чувствовать себя оторванным от жизни поэтом-избранником, Мария, окончившая вуз, решила не ограничиваться творческой средой. Выбрав «двухкамерную» модель существования, москвичка выделила часть времени для работы на благо общества и параллельно с публикацией ранних стихов в журналах «Зеркало», «Знамя» и «Новое литературное обозрение» стала главным редактором интернет-проекта OpenSpace. ru.

С 2007-го по 2012 год Степанова занималась освещением основных новостей и событий в современной культуре и искусстве. С ее подачи концепцией сайта стала идея экспертного анализа, поэтому там регулярно публиковались разножанровые произведения авторов, разделенные по рубрикам, согласно тематике. Пользователи с удовольствием читали разделы «Музыка», «Медиа» и «Театр».

Ресурс выдвигался на участие в престижных национальных конкурсах. Мария была номинанткой на награду «Редактор года» и входила в число обладателей приза «Степной волк».

На литературном поприще после входа книг «Тут-свет», «О близнецах» и «Песни северных южан» уроженка столицы удостоилась премии журнала «Знамя», премий имени Бориса Пастернака, Андрея Белого, а также премии Фонда Хуберта Бурды лучшему молодому лирику Восточной Европы. Произведения получили высокую оценку знающих и компетентных людей.

Поэтесса Мария Степанова
В 2012-м, когда OpenSpace. ru полностью поменял концепцию работы, Мария и члены ее команды решили покинуть редакцию. Возобновить деятельность удалось после регистрации сайта Colta.ru, ставшего единственным в России большим общественным СМИ, существующим за счет попечительского совета, помощи читателей и партнерских проектов.
Тогда же Степанова, получившая статус известной российской поэтессы, начала писать неординарную и интересную прозу. В середине 2010-х она выпустила книгу эссе «Один, не один, не я» и философско-документальный роман-сборник «Памяти памяти».
В последнем произведении, состоявшем из 23 глав, автор опубликовала рассказы о разборе семейных архивов и поездках с целью восстановить родословную Гинзбургов, Фридманов, Гуревичей, Степановых. Главной особенностью считалось то, что повествование чередовалось с подлинными эпистолярными и дневниковыми документами, а также описаниями фото и предметов обихода далеких предков. В качестве лирических отступлений в книгу вошли эссе, посвященные Франческе Вудмен, Рафаэлю Голдчейну, Джозефу Корнеллу и Джозефу Корнеллу.
Личная жизнь
Подробности личной жизни Марии Степановой скрыты от глаз посторонних. В аккаунте на «Фейсбуке» Степанова не публикует посты, посвященные индивидуальным предпочтениям и семье. Известно, что мужем поэтессы является журналист и литературовед Глеб Морев. Супруги вместе работают в проекте Colta.ru и занимаются творчеством.
Posted by Алексей Александров on Friday, November 8, 2013
Мария Степанова и ее муж Глеб Морев
Мария Степанова сейчас
Сейчас Степанова продолжает работать над созданием литературных и публицистических произведений. Поэтесса пишет материалы для российских и зарубежных печатных и интернет-изданий, выбирая темы, представляющие личный интерес.
Являясь самокритичным человеком, однажды в интервью Мария заметила, что «все, что она пишет, может назваться прозой только с натяжкой». Тем не менее книга-эссе «Памяти памяти» в 2018-м получила награду «Большая книга», а в 2021-м попала в расширенный список Международной Букеровской премии. Москвичка стала третьим представителем России после Людмилы Улицкой и Владимира Сорокина, включенным в лонг-лист финалистов.
Библиография
2001 — «Песни северных южан»
2001 — «О близнецах»
2001 — «Тут—свет»
2003 — «Счастье»
2005 — «Физиология и малая история»
2008 — «Проза Ивана Сидорова»
2010 — «Лирика, голос»
2010 — «Стихи и проза в одном томе»
2014 — «Один, не один, не я»
2015 — «Три статьи по поводу»
2015 — Spolia
2017 — «Против лирики»
2017 — «Памяти памяти»
2019 — «Против нелюбви»
2020 — «Старый мир. Починка жизни»
2020 — «За Стиви Смит»
Российская писательница Мария Степанова вошла в шорт-лист Букера
Международная Букеровская премия (The 2021 Booker International Prize) объявила шорт-лист номинантов. В шестерку лучших вошла и наша писательница Мария Степанова со своей книгой «Памяти памяти», став первым российским автором, попавшим сначала в длинный список, а потом и в короткий престижнейшей премии, присуждаемой в области литературы на английском языке.
Председатель жюри, британская писательница Люси Хаджес-Холлетт назвала книгу Степановой трогательной и наполненной горем и жизненной силой произведением, которое балансирует на грани «истории, мемуаров, эссе и художественной литературы».
«Это была большая книга и на самом деле — последнее произведение, которое мы прочитали. Она настолько оригинальна. Она похожа на одну из тех книг, в которой автор пишет о том, как он пишет книгу. Она таковой и является, но книга не только об этом. Это также путешествие в глубины памяти, в историю семьи Степановой, которая, что интересно, не наполнена драмой. Ее семья пережила Первую мировую войну, последовавшую за ней гражданскую войну, сталинские чистки и холокост. И каким-то образом им удалось пережить эти масштабные события», — приводит слова Хаджес-Холлетт ТАСС.
Директор Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля Дмитрий Бак признался корреспонденту ТАСС, что это новость его ошеломила, но вовсе не потому, что что-то не так с нашей литературой и она «не дотягивает» до мировых стандартов. «Просто в мире литературы в последние десятилетия царит своеобразный мейнстрим, к которому, как принято считать, исконные свойства русской прозы отношения не имеют» — объяснил он.
Справедливости ради стоит напомнить, что в 2018 году роман «Памяти памяти» принес его автору главную российскую литературную премию — «Большую книгу». И именно с этого момента, по словам гендиректора «Большой книги» Георгия Урушадзе, началось победное шествие романа, или точнее «романса», как называет свое произведение сама Степанова, по литературному миру. «Потом были переводы на многие языки, первое место в китайском рейтинге художественной литературы, рецензии в ведущих мировых СМИ. Теперь будем ждать новой победы», — сказал он.
Всего в этом году эксперты рассмотрели 125 конкурсных работ, из которых они выбрали шесть лучших. Вместе с книгой Марии Степановой в шорт-лист вошли «Ночью вся кровь черна» (At Night All Blood is Black) Давида Диопа из Франции, «Опасности курения в постели» (The Dangers of Smoking in Bed) Марианы Энрикес из Аргентины, «Когда мы перестали понимать мир» (When We Cease to Understand the World) Бенхамина Лабатута из Испании, «Сотрудники» (The Employees) Ольги Равн из Дании, «Война бедных» (The War of the Poor) Эрика Вюйяра из Франции.
Дизайнер Мария Степанова спроектировала квартиру для своей семьи
Дизайнер Мария Степанова с мужем.
Дизайнер Мария Степанова, студия Honestly Designed, спроектировала в Минске квартиру, где всегда много гостей. В результате перепланировки двухкомнатная квартира площадью 75 кв. м превратилась в трехкомнатную.

По теме: Проект Honestly Designed: квартира с арочными окнами

«Мы живем и работаем в Москве, но в Минске бываем довольно часто, — рассказывает Мария. — Купили квартиру в новостройке в центре города, рядом с Академией Наук. Пространство удалось расширить за счет анфиладного расположения помещений. Не осталось ни одного коридора! Между тем на первоначальном плане они занимали больше 10 кв. м, и это не считая пятиметровой прихожей. Теперь вся площадь — полезная.
Диван Furman зонирует пространство, отделяет столовую от гостиной. Кресло дизайна Чарльза и Рей Имз, Vitra. Люстра Heracleum, диз. Бертья Пот, Moooi.
Мы выделили общую зону: площадь кухни-гостиной-прихожей составляет 35 кв. м. Кухня очень компактная, расположена на месте бывшего коридора. Опасались, что в ней будет мало естественного света, так как она находится далеко от окон. Чтобы улучшить инсоляцию, кухонные шкафчики сделали белыми, а стену в торце облицевали зеркалом, которое заодно расширило пространство.
Кресло с банкеткой — классика дизайна, спроектировано Чарльзом и Рей Имз в 1956 году. Сегодня выпускает Vitra. Торшер: винтаж.
Столовая зона занимает значительную часть комнаты. Деревянный стол на восемь человек изготовлен на заказ в «Мастерской Братьев немцеВ» из антикварных дубовых балок. Над столом симметрично расположены бра Artemide. Инсталляцию из деревянных кругляшей делал папа, идея была моя. Вокруг стола расставлены стулья и скамья — она экономит пространство и позволяет усадить большее количество людей. В нашем доме всегда много гостей. Мои родители и сёстры со своими семьями живут в Минске, приезжая их навестить, мы восполняем недостаток общения.

Honestly DesignedЛиля Кощеева и Маша Степанова Кровать изготовлена на заказ белорусскими мебельщиками. Настольная лампа &tradition по дизайну Вернера Пантона (1969). На стене работа белорусского художника Василия Костюченко. Кухню сделали компактной. Она расположена далеко от окна — чтобы улучшить освещенность, торцевую стену облицевали зеркалом.
В квартире предусмотрено достаточно книжных стеллажей и удобных мест для чтения. У нас много книг: муж возглавляет крупное издательство в Москве. В небольшой спальне, помимо шкафа и кровати, есть рабочее место для мужа, он часто работает удаленно.

Квартира создавалась для отдыха и общения. Хотелось иметь возможность отключиться от московской суеты. Поэтому мы выбрали спокойные серо-оливковые и мятные цвета. Но потом решили добавить энергии и тепла: так появились желтые и красные оттенки.
Кухню сделали компактной. На стене в зоне столовой приятный мятный оттенок от Farrow & Ball. После перепланировки прихожая стала частью опен-спейса. Обои Osborne & Little. Стол из антикварного дуба изготовлен на заказ в «Мастерской Братьев НемцеВ». Бра Artemide. Cкамья экономит место и позволяет разместить за столом большее число людей. Из опен-спейса дверь ведет в детскую. Анфиладное расположение комнат позволило избавиться от коридоров и увеличить полезную площадь. Стол из антикварного дуба изготовлен на заказ в «Мастерской Братьев НемцеВ». Бра Artemide. Cкамья экономит место и позволяет разместить за столом большее число людей. Кровать изготовлена на заказ белорусскими мебельщиками. Подвесной светильник Slamp, На стене работа белорусского художника Василия Костюченко. Гостиная. Главный цветовой акцент — картина британского художника Дэна Хобдея (Dan Hobday). Тумба изготовлена на заказ в «Мастерской Братьев НемцеВ». Ванная комната. Сантехника Villeroy&Boch.
Мария Степанова: Тот, кто владеет правильной версией прошлого, владеет и миром | Культура и стиль жизни в Германии и Европе | DW
Российская писательница Мария Степанова попала в шорт-лист Международной Букеровской премии с книгой «Памяти памяти». Учрежденная в 2005 году награда вручается писателям со всего мира, чьи произведения переведены на английский язык. Завтра, 2 июня, станет известно, кому в итоге достанется премия. А сегодня читайте эксклюзивное интервью DW с Марией Степановой.

DW: Ваша книга «Памяти памяти» переведена на все основные европейские языки и обзавелась при издании очень непохожими обложками. Фарфоровый мальчик русского варианта уступил место безликому барочному портрету, или целому сонму барочных купидонов, или некой концентрической абстрактной композиции… Есть ли у вас ощущение, что вы обращаетесь к разной памяти?
Мария Степанова: Прекрасный вопрос! На самом деле — и да, и нет. Обложки ведь по определению обращаются к разным аудиториям, разным типам визуального восприятия. Но, как ни странно, я обнаружила что очень русская, российская история, которую я описывала в книге, не только вписана в широкий европейский культурный контекст, она еще и обращается к аудитории, которую можно, наверное, назвать страшным словом «глобальная».
Одержимость прошлым, которую мы сейчас переживаем — явление абсолютно интернациональное.
Книга «Памяти памяти». Обложка издания на русском языке
— В последние годы литературные сенсации, причем не только в российском, но и в международном литературном пространстве обеспечивали несколько русскоязычных женщин-писательниц — ваших ровесниц и, насколько я знаю, подруг: «Кажется, Эстер» Кати Петровской, «Все способные дышать дыхание» Линор Горалик. Можно говорить о феномене новой женской литературы на русском языке?
Особенность великой книги Кати Петровской состоит в том, что она пишет как раз не на родном, русском или украинском, и даже не на английском, своем первом иностранном языке, а на немецком. Этот язык несовершенен, это язык иностранца, переселенца, но именно это несовершенство становится основой для работы с языком и с памятью. А еще мне кажется неслучайным то, что все три книги, которые вы назвали, написаны женщинами и обращены так или иначе к памяти.

Я наблюдала в разных странах, как устроены механизмы передачи памяти, как они работали во второй половине XX века и как работают сейчас. Есть занятная особенность, которая кажется мне важной: в семьях человеком, ответственным за передачу памяти, чаще всего оказываются женщины. Когда мужчины хотят рассказать свою историю или историю семьи, они обращаются куда-то вперед, скорее к будущему, чем к настоящему, к какому-то потенциальному собеседнику, будущим внукам или правнукам. И они не говорят, а пишут. А теми, кто рассказывает семейные истории в почти бытовом режиме, на ночь глядя, за чашкой чая, теми, кто отвечает на вопросы детей и внуков, оказываются все больше женщины. Они — те, кто сохраняет семейную историю в живой устной традиции. И, может быть, женское письмо исходит из того же чувства ответственности за то, чтобы семейная история сохранилась.

«In Memory of Memory: A Romance» — издание на английском
— В одном интервью вы формулируете это так: «Право на место в прошлом стало привилегией». Почему? У нас слишком много «памятей»? Само понятие «память» политизировано?
— Политизация памяти — это вторая ступень, а есть первая. Началось с того, что прошлое внезапно оказалось для всех нас очень важным. Это сравнительно новый феномен. В начале XX века весь мир был так или иначе обращен к будущему, прошлое казалось пыльным старым сундуком, от которого надо поскорее избавиться. Мы видим, как разные авторы — от Блока до Мандельштама — пытаются размежеваться с прошлым, заклясть его, сделать так, чтобы оно поскорее ушло. Должен быть построен какой-то дивный новый мир, должен возникнуть новый, лучший человек. А потом за этим следуют катастрофы XX века, которые демонстрируют всю невозможность, весь ужас грандиозных утопических проектов по перестройке реальности. Мы знаем, чем это все заканчивается. И знаем, что потеряли в результате этих попыток.

И вот в послевоенные десятилетия «удельный вес» прошлого становится огромным. Каждая деталь, каждое письмо, каждый случайно сохранившийся халатик вдруг оказываются безумно важными. Место в прошлом постепенно становится территорией для дележки. Тут уже возникают политические импликации: тот, кто владеет правильной, официальной версией прошлого, в каком-то смысле владеет и миром. Не случайно все политические программы, так или иначе связанные с правым поворотом последних лет, эксплуатируют образы и сюжеты прошлого. И при этом прошлое это чаще всего вымышлено. Например, «трамповская Америка», которая апеллировала к идее какого-то прошлого величия. Причем не очень ясно, о каком историческом периоде идет речь – может быть, это какие-то идеализированные 1950-е, может, 1930-е. Но очевидно, что и Трамп, и его электорат понимают друг друга, знают, о чем идет речь.

«Nach dem Gedächtnis» — немецкий вариант
Или путинская версия российской истории как непрекращающейся вереницы побед. Это такой победный марш: от царской России — к какой-то сталинской, и дальше-дальше-дальше — к «путинской стабильности». Настоящее прекрасно, а будущее — еще лучше! То есть отрицаются, стираются, уничтожаются все катастрофы российской истории, весь ее ход. Сталинский Советский Союз выглядит естественным наследником царской России, как будто не было ни революции, ни гражданской войны, ни миллионов человеческих жертв, а было только непрерывное победное движение по этим ступенькам — все выше и выше. Эту версию прошлого власть, как мы видим, готова защищать любой ценой. Принимаются законы — в России, в Польше — о разного рода фальсификациях истории. Запрещаются версии прошлого, которые каким-то образом вступают в противоречие с официальной государственной.

— Около двух лет назад вы говорили, что «если долго объяснять себе 37-й год, он может и пойти навстречу». Нет ли у вас ощущения, что российское общество сделало решительный шаг в этом направлении?
— Я была и остаюсь страстным врагом такого рода простых исторических аналогий. Мне кажется, что всякий раз, когда мы спрашиваем себя, «не 37-ой ли год у нас на часах», мы апеллируем к чему-то, что уже известно, и таким образом закрываем глаза на ужас того неизвестного, что происходит сейчас.
— В чем для вас заключается ужас дня сегодняшнего?
— Мне кажется, что поумневшая за последние десятилетия власть нашла способ держать людей в подчинении, повиновении и страхе, не тратясь на концентрационные лагеря и расстрелы. Это такая тактика «козла отпущения»: выборочные жертвы, выборочные аресты, театральные почти по своей наглости жесты вроде этого угнанного самолета, которые делают свое дело. Люди запуганы не потому, что их жизни что-то угрожает завтра или сегодня, а потому, что они понимают: если это могут сделать с одним человеком, это может произойти в любой момент и с каждым.
Вот, например, вся эта логика присвоения людям и организациям статуса «иностранного агента». Почему VTimes? Почему Дарья Апахончич? Они выбраны почти случайно. Но каждое из немногих медиа, все еще работающих в этой стране, понимает, что за ними могут прийти в любой момент и никто не может знать, когда это произойдет, да и произойдет ли. Это не может не влиять на десятках разных уровней. Какой-то род внутренней цензуры, особенной осторожности существует — если не в публикациях, так в голове. Как редактор ты постоянно взвешиваешь последствия любой публикации. Движешься, как через воду: она поддается, но ты ощущаешь сопротивление реальности.
Мария Степанова
— Будучи поэтом и писателем, вы остаетесь в поле актуальной журналистики в качестве главного редактора портала colta.ru. Почему? Ни Ахматова, ни Есенин в журналистике активно не участвовали.
— У них и не было этой возможности. Мы не знаем, как они жили бы в нормальной публикационной среде. С середины 1920-х любая редакторская или издательская деятельность была очень сильно затруднена, пространство сжималось и сжималось. Как оно, между прочим, сжимается и сейчас. Это еще не относится к актуальной литературе, но мы с вами видели до каких микроскопических размеров сжалось медийное поле за последние 20 лет. Нам повезло: у нас долгие годы была возможность существовать в другом воздухе, в пространстве, где ты можешь делать то, что хочешь. Сейчас ситуация радикально изменилась. Но надо работать, пока можно работать.
— Как вам кажется, насколько адекватно воспринимает русскую литературу за рубежом, в частности, в Германии?
В Германии, и это великое благо, существует огромная традиция активного интереса к тому, что происходит в других языках, в других культурах. Если я не ошибаюсь, переводная литература составляет около 40 процентов немецкого книжного рынка. Для сравнения: в Америке это всего три процента. И я глубоко благодарна своему издательству Suhrkamp и редактору Катарине Раабе (Katharina Raabe), которые десятилетиями делают все, чтобы восточно-европейская и, в частности, русская литература присутствовали в немецкой культурной среде. Это огромный труд, и я вижу его результаты.
— Насколько культура может оставаться полем для диалога в ситуации очень непростых политических отношений между Россией и западным миром?
— Культура не может им не оставаться: если этот диалог прервется, мы окажемся наедине с собой, в собственном животе, и постепенно сами себя съедим. Мы знаем, к чему привели годы железного занавеса, когда тексты, которые добирались из Советского Союза до западного читателя, воспринимались в первую очередь как свидетельства и только потом — как литература. То есть их читали как репортаж о том, как ужасно живется в этой странной и страшной России. И это очень плохо, мне кажется, для обеих культур. Это подход, который не просто затрудняет понимание, он убивает всякую возможность общего языка. Есть большой, общий разговор, который ведет между собой, текст за текстом, вся мировая литература. Очень важно, чтобы тексты, которые пишутся на русском, из этого разговора не выпали.
Мне кажется, что за последний год, год пандемии, произошло что-то важное. Как XX век начался в нашем сознании с 1914 года, с Первой мировой войны, так и у нас с пандемии начался другой отсчет, другое время. Я это ощущаю на себе: мои отношения с окружающим миром сильно изменились. Произошел какой-то довольно мощный сдвиг. Я его ощущаю во всем, и в первую очередь — в отношении к прошлому, которым я столько лет занималась. Прошлое вдруг, неожиданным для меня образом, действительно стало прошлым. Оно куда-то отодвинулось. Оно не стало менее важным, но оно перестало быть горизонтом будущего. Началось настоящее. Прошлое — уже за рекой. И, как ни странно, это дает мне возможность не прогнозировать, но надеяться на то, что у нас появляется будущее. Мы завершили этот многолетний переход через пустыню, великий поход за прошлым. И сейчас начинается что-то другое. И знаете, другое — это всегда к лучшему. Хочется надеяться на это новое.
Смотрите также:
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Будденброки. История гибели одного семейства»
Роман Томаса Манна (Thomas Mann) 1901 года повествует о жизни и упадке богатой семьи торговцев из Любека. За эту книгу писатель был удостоен Нобелевской премии по литературе. На снимке — кадр из экранизации 2008 года. Оригинальное название романа — «Buddenbrooks: Verfall einer Familie».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Берлин, Александерплац»
Жизнь Берлина конца 1920-х предстает перед читателем во всем многообразии. Роман Альфреда Дёблина (Alfred Döblin) 1929 года лег в основу культового фильма Райнера Вернера Фасбиндера. На фото — режиссер (в центре) с исполнителями главных ролей. Оригинальное название романа — «Berlin Alexanderplatz».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Мефистофель. История одной карьеры»
Роман, написанный сыном Томаса Манна Клаусом Манном (Klaus Mann) в 1936 году, повествует о жизни Хендрика Хёфгена — актера и режиссера, предающего свой талант ради карьеры. Хёфген становится соучастником преступлений нацистов. На фото — репетиции «Мефистофеля» в венском «Бургтеатре» (2018 г.) Оригинальное название романа — «Mephisto».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Каждый умирает в одиночку»
Роман Ганса Фаллады (Hans Fallada) 1947 года считается первой книгой, написанной о Сопротивлении писателем, не эмигрировавшим из нацистской Германии. На фото — съемочная группа фильма «Одни в Берлине» в 2016 году. Вторая справа — Эмма Томпсон. Оригинальное название романа — «Jeder stirbt für sich allein».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Смерть в Риме»
Роман Вольфганга Кёппена (Wolfgang Koeppen), написанный в 1954 году, критики прозвали «кривым зеркалом» послевоенной западногерманской действительности. Кёппен критиковал в нем остатки идеологии и поведения, которые привели Германию к нацизму и войне. На фото — рабочий стол в музее писателя в Грайфсвальде. Оригинальное название романа — «Der Tod in Rom».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Расколотое небо»
Кристу Вольф (Christa Wolf) принято считать самой значимой писательницей ГДР. В ее романе «Расколотое небо» («Der geteilte Himmel») 1963 года речь идет о проблематике разделенной Германии. На фото — репетиция спектакля «Расколотое небо» в берлинском театре «Шаубюне» (2015 г.)
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Потерянная честь Катарины Блюм»
В этом романе лауреата Нобелевской премии по литературе Генриха Бёлля (Heinrich Böll), написанном в 1974 году, молодая немка по имени Катарина Блюм влюбляется в террориста, они проводят вместе ночь, а утром девушку арестовывают. Роман («Die verlorene Ehre der Katharina Blum») был экранизован в 1975 году (на фото).
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Открытие медлительности»
Мораль Стена Надольного (Sten Nadolny) такова: хорош тот, кто не торопится во имя успеха, а держит время в своих руках. Герой вышедшей в 1983 году книги «Открытие медлительности» («Die Entdeckung der Langsamkeit») — сэр Джон Франклин, английский мореплаватель, исследователь Арктики. На фото — Стен Надольный.
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Animal Triste»
«После соития всякая тварь тоскует», — словами из этого латинского изречения названа книга Моники Марон (на фото), изданная в 1996 году. Сюжет таков: женщина-палеонтолог, работающая в берлинском музее, страстно влюбляется в своего коллегу. Моника Марон (Monika Maron) исследует эту страсть, наслаждаясь каждой деталью. «Animal Triste» — оригинальное название книги.
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Чернильное сердце»
Самый известный роман гранд-дамы немецкого фэнтези Корнелии Функе (Cornelia Funke) был впервые издан в 2003 году. По словам Функе, писать для детей — самая замечательная профессия на свете: «Я знаю, каково это — быть маленьким, быть другим». Оригинальное название книги — «Tintenherz».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Гуд бай, Берлин!»
Двое подростков отправляются путешествовать на старой «Ниве» по берлинским окрестностям. И выясняется, что люди вовсе не так плохи, как о них говорят! Из «романа воспитания» Вольфганга Херрндорфа (Wolfgang Herrndorf) 2010 года получился симпатичный роуд-муви «Гуд бай, Берлин!», который снял в 2016 году Фатих Акин (на фото — исполнители главных ролей). Оригинальное название книги — «Tschick».
Немецкие книги, которые должен прочитать каждый
«Дни убывающего света»
Личные истории, соединенные автором, наглядно иллюстрируют жизнь в ГДР. Дебютный роман «In Zeiten des abnehmenden Lichts» Ойгена Руге (Eugen Ruge), изданный в 2011 году, был удостоен Немецкой книжной премии как лучший роман 2011 года на немецком языке. Спектакль по роману «Дни убывающего света» поставили в 2013 году в берлинском Немецком театре (на фото — репетиция).
Автор: Дарья Брянцева

Автор из России отреагировала на включение в лонг-лист Букеровской премии :: Общество :: РБК
Мария Степанова (Фото: maria.stepanova.372 / Facebook)
Российская писательница Мария Степанова, попавшая в лонг-лист Международной Букеровской премии, заявила РБК, что это стало для нее большой победой.
«Это очень лестно для любого автора, также мне очень приятно быть первым за несколько лет российским автором, который попал в букеровские списки. В любом случае очень важно, что организаторы премии начали рассматривать книги в необычных жанрах — между художественной прозой и документальной», — сказала она.
Букеровскую премию 2020 года присудили шотландцу за дебютный роман
Степанова добавила, что говорить о возможной победе «пока рано и бессмысленно». «Но в любом случае оказаться в лонг-листе — это уже большое событие и большая победа», — отметила писательница.
Степанова попала в список из 13 авторов за книгу-эссе «Памяти памяти», посвященное истории своей семьи. Помимо нее, в лонг-лист вошли две книги, переведенные с испанского языка, две — с французского, по одной с китайского, грузинского, датского, кикуйю (язык, распространенный в центральной части Кении), немецкого, голландского, шведского, арабского языков.
Мария Степанова: «Искусство и любовь – сильнее смерти»
Третьекурсница Таганрогского музыкального колледжа Мария Степанова собрала невиданный урожай наград.
У Марии – музыкальные предки по папиной линии. Прадедушка играл на гитаре, скрипке и фортепиано, у прабабушки был красивый голос. Бабушка, Наталья Васильевна Степанова, пела в хоре. Сам отец – пианист, любитель джазовой импровизации. Однако музыкального образования никто из них так и не получил. Может, Степановы из поколения в поколение ждали появления Маши?..
В Таганрогской детской музыкальной школе им. П.И. Чайковского Мария Степанова окончила фортепианное отделение, класс Ольги Владимировны Букша.
«А влюбила меня в музыку преподаватель теоретических дисциплин Лариса Викторовна Андреева,» — вспоминает благодарная и любящая ученица.
Пианистка становится хоровым дирижером…
В январе 2018 года, успешно пройдя прослушивание и отбор, она попала во Всероссийский хор, в котором была собрана тысяча поющих детей со всей страны.
Как бы я хотела, чтобы такие дети пели в нашем хоре, — сказала создатель и руководитель хора хорового отделения ТДМШ им. П.И. Чайковского «Виктория» Анна Лапенко, и её желание сбылось: по возвращении из Москвы Мария из хора учащихся старших классов музыкальной школы имени Чайковского «Весенние голоса» перешла в хор «Виктория».
Летом того же 2018 года, окончив музыкальную школу, Мария Степанова поступила в Таганрогский музыкальный колледж на отделение хорового дирижирования – в класс Анны Владимировны Лапенко. И сразу же, с первого семестра первого курса, стала участвовать в музыкальных конкурсах. Дебют оказался успешным: в Белгородском государственном институте искусств и культуры, на Всероссийском (с международным участием) конкурсе молодых дирижеров академических хоров, среди студентов первых и вторых курсов музыкальных колледжей, стала лауреатом второй степени. Через год на таком же конкурсе в Белгороде разделила первое место со сладкоголосым прекрасным юношей из Гнесинки (Музыкального училища имени Гнесиных).
Будучи «звездной» третьекурсницей музыкального колледжа, Мария Степанова продолжает петь в хоре «Виктория» (на фото – третья справа в верхнем ряду).
Серебряный свет нашей «звездочки»
Нынешний, третий курс для Марии оказался особенно насыщенным. В ноябре в Белгороде традиционный конкурс из-за пандемии прошел в нетрадиционном дистанционном формате; наша землячка стала лауреатом второй степени среди студентов старших (третьих и четвертых) курсов музколледжей и музучилищ. Второе в этом учебном году «серебро» (звание лауреата второй степени) Мария завоевала на конкурсе молодых дирижеров, который проходил в Московском государственном институте культуры. На следующий день после возвращения из Москвы таганроженка Степанова поехала в Ростов – на Всероссийскую олимпиаду по музыкальной литературе, которая проводилась на базе Ростовской консерватории имени С. В. Рахманинова; результат – привычный для нее, «серебряный». В Ростове-на-Дону Всероссийский открытый конкурс молодых композиторов и хоровых дирижеров имени Виталия Ходоша принес ей звание лауреата третьей степени.
Золотые белые ночи
Но недооцененную в Ростове юную талантливую таганроженку по весне по достоинству оценили в Петербурге, и даже дважды. Российский государственный педагогический университет имени А.И. Герцена в дистанционном формате провел международный конкурс молодых хоровых дирижеров, который принес таганроженке «золото».
Вторым для Марии Степановой в Санкт-Петербурге стал состоявшийся в мае Первый Международный конкурс хоровых дирижеров имени Валерия Успенского, посвященный 95-летию основания кафедры хорового дирижирования Санкт-Петербургской государственной консерватории имени Н.А. Римского-Корсакова, а также памяти Народного артиста России, профессора Валерия Успенского, около 40 лет руководившего этой кафедрой, оставившего этот мир в 2019 году.
В связи с пандемией заочным был и этот конкурс, — рассказывает педагог Марии Степановой Анна Владимировна Лапенко. — Его первым заданием была игра партитуры на фортепиано. Маша исполнила «Восстань, боязливый» Георгия Свиридова, за что впоследствии была награждена специальным призом «За лучшее исполнение партитуры». Вторым заданием было исполнение произведения самого Валерия Всеволодовича Успенского, который занимался еще и композицией. «Положен парень в шар земной». Валерий Успенский, слова Сергея Орлова. Были просто голые ноты: убрали нюансы, штрихи, темп. Читайте, интерпретируйте, думайте, творите, дирижируйте. Проникновенные слова и музыка так повлияли на Марию, что она перед записью, стоя на дирижерском подиуме, разрыдалась. Ничего страшного. Сделали запись, отослали. Долго ждали. Результат – «Лауреат первой степени».
Впереди у Марии – выпускной четвертый курс музыкального колледжа. Параллельно она учится в родной музыкальной школе имени Чайковского, теперь уже – на вокальном отделении, в классе Виктории Александровны Винокуровой. Так что, надо полагать, мы еще услышим и о Марии, и её саму, и её хор.
Владимир ПРОЗОРОВСКИЙ
Фото автора.
На фото:
Мария Степанова и Анна Владимировна Лапенко за разбором партитуры оперы Чайковского «Евгений Онегин»;

Хождение за памятью — Сноб
Мария Степанова Фото: Андрей Натоцинский
У книги Марии Степановой «Памяти памяти» счастливая судьба: ее ждали, ей сразу после выхода посвятили множество рецензий, ее взялись переводить на иностранные языки, она вошла в длинные и короткие списки нескольких крупных премий – «Большой книги», «НОСа», «Ясной Поляны» – и почти наверняка уж какую-то да получит. И дело не в какой-либо конъюнктуре, просто с первых страниц книги ясно, что перед нами нечто значительное – нечто, имеющее почти забытый в русской прозе масштаб замысла. Любимый поэт Степановой Марина Цветаева сказала, что «поэта далеко заводит речь». Книга «Памяти памяти» получилась совсем не такой, какой задумывалась изначально, – и дело тут в том, что замысел, при всей внешней простоте, оказался многослойным и заключал в себе огромную ответственность.
Степанова еще в ранней юности знала, что однажды напишет книгу о своей семье, о своем роде. Подступая к этой задаче то с одного конца, то с другого, она ощущала, что все попытки оканчиваются неудачей. То, что представлялось очевидным, уходило вглубь; подсказанные другими людьми, документами, фотографиями воспоминания – нечто вроде гумилевской прапамяти – оказывались ложными, фантомными, разбивались при перепроверке. И тогда Степанова задала себе вопрос: а что вообще значит помнить? Что происходит в момент запоминания, что западает в душу, а что проходит мимо (и в конечном итоге пожирается жерлом вечности – с учетом всех катастроф XX века, о которых в книге сказано много, это жерло перестает быть иллюзорным образом)?
Разрешая эти вопросы, Степанова не отступается и от первоначальной задачи. И вот выясняется, что, чтобы вспомнить свою семью, нужно побывать там, где родные жили, любили, работали, умирали: в Париже, где окончила Сорбонну («и вернулась в Россию врачом») прабабушка Сарра Гинзбург; в Саратове, где родился ее будущий муж Михаил Фридман; в Херсоне, где Мария Степанова забредает на кладбище, которое ее будто бы отторгает: «Дальше идти было некуда, и вернуться, сделать еще пару сотен шагов по этой безжалостной местности я тоже не могла. Было мне внятно, что здесь есть какие-то мертвые Гуревичи, и что мне их не найти, и что я к ним больше не хочу. Прошлое прикусило меня осторожно, не всерьез, и готово было разжать челюсти».
Мне часто приходится говорить, что современный поэт – это исследователь; прозы поэта это, судя по всему, тоже касается. Конечно, «Памяти памяти» – это исследование важнейшего человеческого феномена, и, как добросовестный и увлеченный исследователь, Степанова обращается к опыту других – находит предков в искусстве задавать памяти вопросы. В книге помимо теней родных Степанову окружают те, кто по-разному выстраивал отношения с памятью. Это, например, Осип Мандельштам, помнивший исключительно цепко – но подчеркивавший враждебность своей памяти «всему личному»; это гениальная художница Шарлотта Саломон, накануне своей гибели (1943, Освенцим) работавшая над тем, что сейчас назвали бы графическим романом, – собранием гуашей «Жизнь? Или театр?», где наряду с автобиографическим сюжетом воссоздается мир, стремительно рассыпающийся и уходящий в небытие. Или это современный фотохудожник Рафаэль Голдчейн, снявший серию автопортретов, на которых он перевоплотился в собственных предков, погибших тогда же, когда и Шарлотта Саломон.
Фото: Андрей Натоцинский
Фотография – мощный медиум для создания такого эффекта. Писателю для этого нужна целая книга, постоянная работа эмпатии, готовность понимать «мертвых людей», которые когда-то были живыми, ничуть не хуже нас с вами и иногда испытывать стыд от того, что проникаешь в их тайны, для твоих глаз не предназначенные. Но Степанова не зря говорит о современной инфляции изображений: фотоархивы на жестких дисках, инстаграмы, дампы с камер видеонаблюдения – все это становится мертвым грузом, создает ощущение рандомности и обезличивания. Книга, да еще бумажная, мелким шрифтом, – медиум, казалось бы, более старомодный. Но и более весомый, более свидетельский. А непосредственные свидетельства – то есть человеческие документы – тут поданы прямо: главы этого «романса» (такое жанровое обозначение Степанова дает своей книге) переплетены с «неглавами», в которых звучит голос ее родных. Прабабки и прадеда, бабки, деда, тетки. Врываясь в эссеистический монолог, архивы оживают: они заставляют и вновь обратиться к только что родившимся мыслям о природе памяти, и на самих себя взглянуть под иным углом. Понять, например, что в письмах гораздо больше недосказанного, чем высказанного. Или: «В наших бумагах… глазами видно, как меняется язык, которым повседневность говорит о себе, какой интонационный провал лежит между десятыми годами и тридцатыми, как газета и кинематограф формируют внутреннюю речь».
Вот так, через недомолвки, догадки, примеры, озарения на уровне языка (потому что «Памяти памяти», в конце концов, прекрасная проза) Мария Степанова достигает наконец своей цели. Некогда задуманная книга складывается, рассказчица заключает мир с собственными страхами и вопросами – в том числе принимает тот факт, что обо всем рассказать невозможно: «То, что я не смогла спасти, разлетается во все стороны, как толстые плоские птицы на картине с лесным пожаром» (об этой картине Пьеро ди Козимо Степанова пишет в самом конце книги).
Как поэт Степанова часто говорит о том, что, казалось бы, лежит на противоположном полюсе от личной памяти. Стихия многих ее стихов и поэм – фольклор, от народной песни (как в сборнике «Киреевский»: «А вы дàры мои, дàры, / Тонки, белы, полотняны, / На кого я вас покину, / Вас кому препоручу?») до жестокого романса: «Есть в саду ресторанчик отличный. / Там обедает Лёлька одне. / Не придёт к ней парнёк симпатичный, / Потому что такорого не». В программном тексте из сборника Spolia, ставшем реакцией на войну на Украине, она будто перечисляет претензии к себе критиков, которые не понимают, «где ее “я”». Ее «я» меж тем именно в выборе темы, взгляда, языкового завихрения, в настройке оптики. Об этом же не раз говорится в ее эссеистике: Степанова настаивает на том, что сегодня поэзия – не место для выпячивания «я». Подобно тому как Маяковский смеялся над «Мы, Николай Вторый», современная поэзия чувствует себя плохо от «Я, быть может, последний поэт».
Все это имеет прямое отношение к методу «Памяти памяти»: Степанова пишет книгу не о себе, но она в конечном итоге получается о ней – как о части этой семьи, как о летописце, как о той инстанции, что выбирает, куда смотреть. Такова и работа поэта. Важно, что Степанова приходит к этому совсем с другой стороны, чем те авторы, которые – иногда даже нарочно – пишут вещи узнаваемые, обращаются к обобщенному опыту, чтобы читатель мог сказать «Да это ж про меня». В своих эссе о поэзии Степанова эту фразу воспроизводит с явной неприязнью. «Да это ж про меня» значит на самом деле про всех и про никого. В случае с книгой «Памяти памяти» история одной семьи, непохожая на истории наших с вами семей, может подтолкнуть нас самих искать и описывать такое «про меня». Очевидно, что если по степановскому образцу начать писать собственную книгу, то она будет вызывать сравнения с первоисточником и проигрывать ему в оригинальности. Но то, что книга «Памяти памяти» вызывает у читателя собственные размышления «над важными гробами», еще больше поднимает ее высокую цену.
В память о памяти Марии Степановой — EuropeNow
Перевод с русского Саши Дагдейл.
4. Секс и мертвые
Мне было лет двенадцать. Я искал что-нибудь интересное, на что можно было бы взглянуть. Было много интересного: с каждой смертью в нашей квартире появлялась куча новых предметов, откладываемых в том же виде, в ловушке внезапного конечного состояния, потому что их предыдущий владелец, единственный человек, который мог их освободить, больше не был среди живых.Содержимое последней бабушкиной сумочки, ее книжные полки, пуговицы в коробке — все просто остановилось, как часы, в определенный час определенного дня. Так много таких предметов в нашем доме. И вот однажды я нашла в дальнем ящике старый кожаный бумажник. В нем была единственная фотография.
Я сразу понял, что это за картина. Ни картинку, ни открытку, ни, скажем, календарь с картинками. Обнаженная женщина лежала на диване и смотрела в камеру. Это был любительский снимок, сделанный давно, уже пожелтевший от возраста, но чувства, которые он вызывал во мне, были совершенно непохожи на то, что заставляли меня чувствовать парижские письма прабабушки или анекдоты дедушки. Эта картина ничего не добавляла к мучительному чувству семейной коллективности, к черно-белому многоголому хору неизвестных родственников, всегда происходящему за моей спиной, или к голоду, который я чувствовал, когда видел что-то неизвестное и зарубежные: Выпускной вечер в Ницце на дореволюционной открытке. В этой фотографии было что-то явно незаконное, хотя это вряд ли могло меня беспокоить, тихо избегая моих родителей и моих личных поисков запретного. В нем тоже была легкая распущенность, хотя обнаженная женщина была открыта, прямолинейна и полностью видна камере.Что самое странное, фотография не имела ко мне никакого отношения. Он принадлежал кому-то другому. Тот факт, что кошелек давно потерял владельца, не изменил этого ощущения странности.
Женщина, лежащая на кожаном диване, не была красивой. Мое чувство эстетики сформировали галерея литья в Пушкинском музее и книга о древнегреческих мифах, меня поразили ее многочисленные физические недостатки. Ее ноги были короче, чем предполагалось, а грудь меньше, но попка была намного больше, а живот пухлый, что очень не походило на мрамор. Все эти недостатки заставляли ее выглядеть живо, как живо все, живущее в незнании совершенства. Она была взрослой, лет тридцати, как я теперь понимаю, и не «обнаженной», а просто полностью обнаженной женщиной, хотя это было не самое поразительное. Женщина смотрела прямо на зрителя — то есть в камеру, то есть на меня. В ее взгляде была такая напряженность: он был совершенно не похож на сияющий несфокусированный взгляд богини или натурщицы в мастерской художника.
Ее взгляд имел очень прямую цель: между женщиной и ее свидетелем что-то происходило или должно было произойти.Собственно говоря, ее взгляд уже был тем, что происходило: это был канал или коридор; черная дыра. Ее лицо было широким, плоским, с прорезями вместо глаз, и в нем не было ничего, кроме пристального взгляда. Ее сообщение было предназначено предъявителю фотографии, но я каким-то образом занял его место, и это сделало ситуацию одновременно трагической и абсурдной. Это было настолько очевидно, что «Дама на кожаном диване» (в отличие от всего искусства и всей истории, которая определенно предназначалась мне и учитывала меня) не имела в виду меня как зрителя, не имела хотят меня, и я точно знал, что на моем месте должен был быть кто-то другой, кто-то с именем и фамилией, а возможно, даже с усами.
Отсутствие этого другого зрителя делало все это неприличным, coitus interruptus в его самом основном смысле, и я был тем, кто перебивал. Я оказался не в то время и не в том месте и стал свидетелем того, чему не должен был быть: секса. Секс заключался не в теле, позе и даже не в окружении (хотя я их хорошо помню) — он заключался в прямоте взгляда, отсутствии двусмысленности, в том, что он не обращал внимания ни на что за пределами сцены. . Странно, если подумать, что даже тридцать лет назад оба участника, вероятно, были мертвы, а теперь наверняка умерли.Они умерли и оставили половой акт сиротами в пустой комнате.
Мария Степанова , родилась в Москве в 1972 году, поэт, публицист и публицист, главный редактор интернет-газеты Colta. В 2018 году награждена премией «Большая книга» за серию «Памяти памяти».
Саша Дагдейл — поэт и переводчик. Она опубликовала пять сборников стихов с Carcanet (Великобритания), последний, Deformations, вошел в шорт-лист T. Премия С. Элиота. Она переводчик русской драмы и поэзии, в том числе работ Елены Шварц, Марии Степановой и Марины Цветаевой, а также бывшего редактора международного журнала Modern Poetry in Translation.
Этот отрывок из В ПАМЯТЬ ПАМЯТИ был опубликован с разрешения New Directions Publishing. Copyright © 2018 Мария Степанова. Авторские права на перевод © 2021 Саша Дагдейл.
Опубликовано 9 февраля 2021 г.
На память, Мария Степанова — Книжный образ
Когда в 2019 году скончался мой отец, мы с сестрой и мамой часами просматривали семейные фотографии. Мы отсканировали множество из них, чтобы поделиться в Интернете с родственниками. Другие — самые лучшие, те, которые действительно запечатлели, кем был мой отец — были помещены на доску памяти к поминальной службе. Годом ранее, в 2018 году, когда умерли мои последние выжившие бабушка и дедушка, мы с мамой поехали в Висконсин, чтобы сделать нечто подобное с семейными фотографиями Латч. Оба раза я бесконечно расспрашивал маму о том, кто все эти люди, чем они занимаются, что еще она помнит о них. Иногда она могла ответить, и я получал отличные истории о том, как мой дядя раздражал мою маму, играя в «Лихорадку кошачьих царапин» на петле, или о том, как водить семейный Кадиллак на замерзшее озеро, или о том, как моим родителям удалось встретиться друг с другом в Риме. все места. Я до сих пор опечален потерей всех историй, связанных с моим отцом и бабушкой, которые нам так и не удалось записать.Мария Степанова испытывает некоторые из тех же чувств и вопросов, когда она просматривает архив и имущество своей обширной семьи, перечисленные в Памяти памяти (точный перевод Саши Дагдейл), но Степанова намного интеллектуальнее, чем я. в моих мыслях о семейных воспоминаниях и попытках воссоздать утраченное прошлое.
Думаю, я бы оценил In Memory of Memory намного больше, если бы мог лучше следить за беспорядком мыслей Степановой.Как и квартира ее тети в Москве, все напоминает Степановой о другом. Размышления о семейной трапезе заставляют ее думать о Прусте, что заставляет ее думать о событиях, пережитых ее предками-мужчинами во время Второй мировой войны. Размышление о выцветших фотографиях приводит Степанову к мысли о высоком фотоискусстве, которое превращается в анекдот Сальвадора Дали. Я просмотрел много глав, потому что не мог заинтересовать себя извилистыми потоками сознания о том, как мы увековечиваем память мертвых или кому принадлежит прошлое.
В этой книге мне больше всего понравились те части, где Степанова на самом деле рассказывает о своей семье и когда она делится тем, что узнала о прошлом, чтобы воссоздать их среду. Хотя она утверждает, что ее семья очень неинтересна, я бы возразил, что мои родственники Латч намного скучнее, потому что они, по крайней мере, не были связаны с крупными историческими событиями, как предки Степановой. Ее семья, возможно, не пережила ни самых низких минимумов, ни высоких максимумов в истории России и Советского Союза двадцатого века, но, по крайней мере, у нее была прабабушка, арестованная за распространение социалистических листовок во время первых большевистских восстаний, и прадедушка, проигравший его фабрику коммунисты только для того, чтобы его имя позже было присвоено бессоветской улице в Одессе.Мои предки из Германии пережили гражданскую войну в Канаде, а затем приехали в Висконсин, чтобы заниматься сельским хозяйством. Эпизоды, которые рассказывает Степанова, и письма, которыми она делится в Памяти памяти , являются одними из самых подробных и наиболее реальных проявлений реальной жизни в Советском Союзе, которые я когда-либо читал, даже если они отрывочны.
Читатели, которые могут оценить ссылки и размышления Степановой о литературе и искусстве, вероятно, скорее всего, получат удовольствие от всей этой книги. Читатели, которым нужна большая семейная история, должны поискать менее разочаровывающее и более целенаправленное чтение в другом месте.Я определенно принадлежал ко второй группе, и, хотя мне неприятно винить книгу за то, что она не такая, какой я хотел, мне очень хотелось бы, чтобы Степанова поняла, что ее проза была бы более эффективной, позволив ей провести настоящее путешествие по семье. архив и ее семья рассказывают свою историю. Из-за такой интеллектуальной мысли любой подтекст, который я могла придумать для себя, был уничтожен всеми тысячами вещей, о которых Степанова хотела вместо этого думать.
Я получил бесплатную копию этой книги от издателя через NetGalley для рассмотрения.
Нравится:
Нравится Загрузка …
Связанные
Мария Степанова делится обрывками своего семейного прошлого и рисует пронзительный портрет своих корней — Новости искусства и культуры, Firstpost
Если вам нравится просматривать коробки с анонимными фотографиями в антикварном магазине — это стимулирует эмоциональное воображение, — то по крайней мере часть «Памяти памяти» поцарапает зуд.
Обложка романа Марии Степановой «Памяти памяти»; перевод с русского Саши Дагдейл.Изображение через Twitter
Джон Уильямс
Тетя русского поэта и журналиста Марии Степановой Галя умерла в возрасте 80 лет в окружении «слоистых слоев имущества, предметов и безделушек». За несколько лет до этого Галя начала «процесс уборки своей квартиры, и это постепенно поглотило ее», — пишет Степанова, — бесконечный цикл «уборки и переоценки», в течение которого «уже не было решения, важна ли конкретная вещь или нет. , потому что все имело какое-то значение.Тот же самый принцип бесконечной значимости в конечных вещах придает книге Степановой «Памяти памяти » ее цель, эмоции, интерес и скуку.
Частые описания Степановой ее проекта в этой книге дают точное представление как о ее методах, так и о ее стиле, так что она может быть лучшим гидом относительно того, подходит ли вам эта смелая комбинация семейной истории и странствующего культурного анализа. Она делает заметки, пишет она, повсюду, «поспешно и бессистемно.«Обмен записками из прошлого, — говорит она, -« приносит ей некоторое облегчение ». «Как будто, как побежденный волшебник, я мог исчезнуть, превратившись в тысячу древних, заброшенных, чернеющих объектов. Как будто дело всей моей жизни было каталогизировать их все. Как будто это то, для чего я вырос ».
Короче говоря, это работа навязчивой идеи. Степанова говорит, что начала писать его — можно предположить, в более или менее духовном смысле — когда ей было 10. Ей сейчас 48.
Степанова много пишет о членах своей семьи, но она также много пишет о них.Она пишет то, что знает о своих корнях, часто признавая, что не знает почти столько, сколько ей хотелось бы. Как искательница больших открытий, она описывает себя как «усердную, но неудачливую». Она отмечает несколько разочарованным тоном, что ни один из ее предков не был «репрессирован или казнен», что «никто не жил под немецкой оккупацией и не участвовал в сражениях века». Она стильно сетует: «Все предки принимали участие в истории, но мои, казалось, были простыми жильцами в доме истории.(Ее прабабушка Сарра Гинзбург, одно из самых ярких привидений в книге, действительно провела время в тюрьме за распространение нелегальной литературы.)
Степанова перепечатывает переписку между родственниками на протяжении столетия, в которой представлены одни из самых очаровательных и трогательных моментов. Если вам нравится просматривать коробки с анонимными фотографиями в магазине антиквариата — это стимулирует эмоциональное воображение, — то по крайней мере некоторые из In Memory of Memory поцарапают зуд.«Их заурядность, — пишет Степанова о своей семье, — ставила их выше обычных человеческих интересов, и это казалось несправедливым».
Эта обыденность эксгумирована и провозглашена здесь «обычным человеческим интересом», калейдоскопическим, перетасовывающим время взглядом на одну семью российских евреев на протяжении целого столетия, наполненного событиями, даже если они часто были сторонниками тех событий. (Книга помечена как «художественная литература», что, возможно, прикрывает любые предположения Степановой о людях.) Вместо жирного шрифта мы получаем историю семьи с «раскаленной почти религиозной верой в высшее образование».(Сарра Гинзбург была практикующим врачом в начале 20 века). А также чествование банальных появлений и исчезновений: один прадед умирает от воспаления мозга в 1920 году, другой — от тяжелого аппендицита в 1923 году. , Наташа Гуревич ».
Это одна нить из в памяти . Само по себе оно очень удобно расположилось бы рядом с работами В.Г. Себальда, что явно повлияло на Степанову.(Степанова прекрасно описывает фотографии, что еще больше расстраивает то, что в книгу включена только одна.) Но Себальд также играет более косвенную роль в другой части этой книги, исследованиях на различные темы, большинство из которых — художники. (включая Себальда), которые чередуются с семейной историей. Некоторые из этих глав довольно хороши и имеют отношение к делу, в первую очередь о поэте Осипе Мандельштаме, Марселе Прусте и изображениях еврейской идентичности. Другие, такие как подробное описание и анализ некатегоризуемой жизни еврейской художницы Шарлотты Саломон? или театр? , как будто взято из немецких выставочных каталогов.Третьи — особенно глава о автопортретах Рембрандта и современных селфи — кажутся ненужными.
Мария Степанова. Изображение через Twitter.
Степанова — поэт, получивший признание на родине. Книги прозы поэтов иногда могут быть заметно урезаны и прозрачны. Не этот. Конечно, повсюду есть эффективные, прекрасные фразы, элегантно переведенные Сашей Дагдейл. («С каждым километром мир становился беднее», — говорит Степанова о пейзаже во время путешествия.«В почерневших деревнях новые церкви сияли, как фарфор, белые, как новые коронки на старых зубах»). Но в целом здесь играет какая-то маниакальная инклюзия. Степанова отказывается оставлять без внимания любые возможные последующие мысли. «Однажды я прочитал книгу о привидениях птиц» — вполне обычное продолжение одной идеи. Или: «Я сейчас думаю о знаменитом эксперименте 1950-х годов с детенышами обезьянок».
Здесь будет проверяться терпимость к дискуссии. На протяжении нескольких страниц Степанова ссылается на Одиссея, Орфея, Медузу, Ханну Арендт, Сьюзен Зонтаг и Набокова.(Вспомнилось подмигивающее самосознание Денниса Миллера из давнего специального выступления: «Остановите меня, прежде чем я снова сделаю ссылку».)
В музее, в комнате тканей, Степанова отмечает «лес перистых, паучьих кружев», обтянутых бархатом, «состоящий из крошечных дырок и слез, точно так же, как моя история состоит из молчания и трещин в ткани». В этой книге есть чем восхищаться, и в ней также много дополненных квестов-размышлений, упоминаний о «невозможности рассказать эти истории, невозможности вообще что-либо спасти.”
Необычайный объем этой книги гарантирует, что она не для всех. Тем не менее, любые читатели, страстно желающие узнать больше о семье, которая была до них, оценят ее фундаментальное любопытство и сочувствие. В его основе лежит мощная нота, повторяемая снова и снова, о мимолетной, таинственной природе всех жизней. Мы «бесконечно уязвимы, безумно интересны, совершенно беззащитны», — пишет Степанова. «Особенно после того, как мы уйдем».
Джон Уильямс ок.2021 Нью-Йорк Таймс Компания
Мария Степанова: «Поэзия — мощный инструмент внутреннего сопротивления».
Наслаждение лучами Калифорнии на ступенях Зеленой библиотеки Стэнфорда. (Фото: Синтия Хейвен)
Мария Степанова — звезда журнала Los Angeles Review of Books сегодня. Она уже стала сверхновой на своей родине: москвич — одна из самых заметных фигур постсоветской культуры — не только как крупный поэт, но и как журналист, издатель и мощный голос за свободу прессы.Она является основателем Colta, — единственного независимого краудфандингового источника информации в России. Интернет-издание с высокой посещаемостью было названо Russian Huffington Post по формату и стилю, а также сравнивалось с The New York Review of Books по объему и глубине его длинных эссе. Москвич — автор десятка сборников стихов и двух томов очерков, лауреат нескольких российских и международных литературных премий.
Мой L.A.R.B. интервью с ней — , здесь . Несколько отрывков ниже:
Фото: Сергей Мелихов
Вы знаете, что все клетки человеческого тела постоянно сменяют друг друга, и за семь лет не останется ни одной клетки вашего старого тела. Все, что объединяет наши личности, — это всего лишь сила воли, а мы так же заменимы, как клетки мозга. Человеческий разум — это текучая вещь, это процесс, и каким-то образом случается, что единственная прочная и постоянная вещь, за которую мы можем цепляться, — это внутренний зоопарк души.Я имею в виду людей и истории из прошлого, которые не имеют отношения к нашим собственным историям. Антигона, Платон или Брут, выдуманные или настоящие, — актеры театра разума. Они не меняются; они достаточно сильны, чтобы мы могли проверить их с помощью наших прогнозов и интерпретаций. Вы могли бы назвать разрушительный элемент в себе Медеей или Клитемнестрой, но именно вы переключаетесь с одной идентичности на другую. В ментальном театре все роли играет один человек.
А каким вы видите поэтический процесс?
Думаю, это хорошее описание.Спектакль разыгрывается или, может быть, импровизирован, и для каждой роли есть актер, и для каждой из них есть свой особый язык. Но все это сосредоточено на каком-то очень насущном вопросе, сформулированном извне, с которым вы сталкивались всю свою жизнь: вы рождены с этим вопросом и с необходимостью отвечать на него снова и снова. W. H. Auden говорил о неврозе как о переживании, формирующем жизнь, которое нужно благословлять — без него мы никогда бы не стали такими, какие мы есть. Я полностью уверен, что определенные закономерности разделяются, экстраполируются на масштабы всего общества, так что все, кого вы знаете, по крайней мере частично, сформированы одной и той же проблемой.Думаю, это могло описать то, что происходит в ряде постсоветских государств; можно только задаться вопросом, может ли страна пройти какую-то терапию, может ли она проводить коллективную работу над коллективной травмой. Особенно во времена, когда у нас есть аллергия на любой коллективный проект.
А этот:
Считаете ли вы, что поэзия для вас — это пространство свободы, даже если на нее влияет ваше политическое положение?
Я чувствую, что поэзия — мощный инструмент внутреннего сопротивления, потому что важно, действительно важно то, насколько вы позволяете внешним силам искажать вас.Поэзия держит вас в форме. Важнее внешних протестов внутренняя свобода, способность оставаться собой. Обычно это первое, что вы теряете. Вы можете подражать движениям и поступкам свободных людей, но быть совершенно несвободными внутри. Вы становитесь экспертом в деформировании своей внутренней реальности, чтобы привести ее в соответствие с тем, что государство хочет от вас, — и это можно сделать несколькими незаметными способами. Этот вид ущерба тяготит нас больше всего.
Всё это стоит прочитать здесь .Она очаровательная и глубокая фигура — и совершенно неповторимая, как обычно делают великие поэты.
Теги: Мария Степанова
Эта запись была опубликована в пятницу, 16 июня 2017 г., в 9:58, автор Cynthia Haven и находится в рубрике Без категории. Вы можете следить за любыми ответами на эту запись через канал RSS 2.0. И комментарии и запросы в настоящий момент закрыты.
Пантеон

Визуализации
Рейтинги
Люди
Места
Профессии
Профили
Люди
Места
Страны
Данные
Разрешения
Скачать
API
Ежегодник
Домой
Визуализации
Рейтинги
Профили
Люди Места
0
Eras
О
Данные
Разрешения
API
Ежегодник
API
Поиск
Оставить отзыв
Цитирование об использовании
Не найдено.
Вы можете попробовать новый поиск или эти страницы вместо:
Isaac Newton
Physicist
United Kingdom
Rank 6
Walt Disney
Producer
United States
Роджер Федерер
Теннисист
Швейцария
Рейтинг 124
Racing Driver
Занятие 16
665 человек
Sports Domain
Agnez Mo
Laozi
Философ
Китай
Рейтинг 157
Винсент Ван Гог
Художник
Нидерланды
Рейтинг 20
70000 35000 Профессия
Область
Модный дизайнер 902
Васко да Gama
Explorer
Португалия
Рейтинг 99
Знаменитость
Профессия 40
142 Физические лица
Общественная фигура Домен
Рейтинг Мари Кюри
17 Польша
Изучите
Визуализации
Рейтинги
Профили
Люди
Места
Страны
Профессии
Профессии / Страны
Eras
службы
Данные
Разрешения
Скачать
API
Приложения
Ежегодник

«Памяти памяти» Марии Степановой, перевод с русского Саши Дагдейл — Another Chicago Magazine
Отзыв Марек Маковски
Мне нравится читать недавно переведенных авторов, потому что они позволяют вам увидеть реальность, отличную от вашей собственной, нежными, терпеливыми глазами.Если автор хороший, вы начинаете понимать, что ваша реальность и их реальность не так уж и отличаются. И вы наполняетесь волнением понимания, несмотря на различия — чудо искусства — и чувствуете, что открыли что-то ценное, секрет, который хотите сохранить для себя, но также поделитесь с непосвященными, которые еще не знают, что их ждет.
Я почувствовал это чтение книги Марии Степановой «Памяти памяти », изданной в России в 2017 году и переведенной Сашей Дагдейл на английский язык в феврале этого года.Хотя Степанова — не мое открытие: поэт завоевал высшие литературные награды России, курирует независимую новостную организацию и, по словам Синтии Хейвен, «входит в число самых заметных фигур постсоветской культуры». Тем не менее, ее книга разнообразных эссе, документов и статей из прошлого — ее первая публикация на английском языке, которая познакомит ее с массой восхищенных читателей, даже если она больше не нуждается в представлении.
Если прошлое — это чужая страна, как писала Л.П. Хартли, то Степанова переносит нас в две зарубежные страны: в Россию, где она живет и пишет о памяти, и Прошлое, где происходят маленькие драмы из жизни ее предков. разыгрался.Вначале умирает ее тетя, и Степанова обыскивает ее вещи, просматривая записи и фотографии. Это позволяет ей создать книгу In Memory of Memory , книгу, которую, по ее словам, она начала писать, когда ей было 10 лет, и которая выросла из «неумолимого желания сказать что-нибудь, что угодно об этих едва заметных людях, которые ушли в темную сторону истории. и поселился там ». Она решила, что «станет незнакомцем, рассказчиком сказок, селектором и просеивателем, тем, кто решит, какая часть огромного тома невысказанного должна поместиться в круге прожектора, а какая часть останется вне его в круге. тьма.”
Но предметы и мертвые предки ропщут; они не заявляют о своей важности. Как пишет Степанова, «все, что за этим стояло, качаясь и шелестя, не торопилось показывать себя, а может, и не собиралось показывать себя». Ее желание уважать сдержанные конфликты с ее желанием вытащить членов своей семьи из анонимности. Она чувствует покачивание и шорох; она пытается справиться с этим двумя руками, чтобы вынести это в искусство, в вторую жизнь.
Степанова преуспевает, и каждая ее фраза качается и шуршит стихами и жизнью.Она описывает одно лицо, «сжатое как кулак, оно выражает только силу». Она называет кладбище «зоной одностороннего разговора» и пишет, как «прошлое восстает заново, забвение вырастает из него, как лес». Она описывает «хрупкое, едва заметное существование» своей семьи как «крапчатое птичье яйцо, такое нежное, что его можно раздавить при малейшем давлении». Она находит «детскую переписку своих дедушек и бабушек, усыпанную восклицательными знаками, усыпанную эллипсами». Она рассказывает, как в День Победы «Весна была везде, ее зелень залита слезами.На одной фотографии она видит, что «идет дождь, и люди бродят по лугу, как заблудшие души». Она размышляет, что «иногда нужно умереть, чтобы узнать, кто жил на той же улице, что и вы». Она называет прошлое «этой заветной страной нежности».
В путешествии Степановой — жизнь и смерть, тишина и повествование, память и забвение. Рано она рассказывает о том, как «чувствовала себя обязанной заметить, что мои предки почти не пытались сделать нашу семейную историю интересной». Позже она пишет, что «в детстве я всегда очень разочаровывалась профессиями и деятельностью моей семьи.. . мои родственники представляли весь спектр обыденного и банального ». Это напряжение движет книгой: еврейские предки Степановой были сформированы Историей, угрозой преследований, в то время как они пытались вести свою историю, свою тихую жизнь. Они не проявили себя героями во время войн, и их не казнили.
Кто мертвые? Кто эти люди, которые были до нас, почитали ритуалы, скрывали свои выражения от камер, носили чрезмерные платья и оперные шляпы? Степанова заключает, что они ближе к нам, чем мы ожидаем, но к тому же навсегда для нас недоступны.Ближе к концу книги она рассказывает, как в детстве спросила мать: «Чего ты больше всего боишься?» Ее мать ответила: «Я боюсь насилия, которое может погубить человека». В следующем абзаце Степанова описывает свой собственный страх, такой же, как страх ее матери, ужас, мучивший ее предков, возможность ссылки или казни, — все это было представлено ей в молодости, но обречено на ее много поколений назад, и она пишет: что «мне было восемь, когда мне рассказали о Мандельштаме, и семь, когда мне сказали: мы евреи .Но в центре сказки лежала черная дыра невысказанного. . . был древнее любого объяснения или примера ».
Степанова исследует эти сложности в трех разделах. Первое и третье — в основном личные очерки о ее семье, вдохновленные письмами, предметами и фотографиями. Середина исследует память, репрезентацию и себя через эссе о Мандельштаме и Рембрандте, У.Г. Себальде и Шарлотте Саломон «Жизнь? или театр? Идеи на этих страницах — изложенные в плотной, скрупулезной прозе, вроде того, как надеть шлем и войти в тяжелую технику, чтобы зарыться в прошлое, — замедляют читателя и оставляют одно стремление к более непосредственным и личным повествованиям, которые открываются и закрываются. книга.Критики тоже отметили это и раскритиковали автора за то, что могло показаться чрезмерным, ненужным или чрезмерно научными эссе о художниках и искусстве. Но я считаю эти главы ценными. Они позволяют Степановой смешивать жанры, смотреть на жизни большие и маленькие, говорить задушевным и профессиональным голосом. Как будто автору нужно было прибегнуть ко всем возможным методам, когда она пыталась сделать выводы о памяти и прошлом своей семьи. На страницах отражена история ее предков, и они представляют собой сложное исследование портретной живописи и фотографии, жизни и искусства, памяти и истории, селфи и смерти.
Степанова также перемежает средние главы краткими текстами (каждая из которых озаглавлена « Not-A-Chapter »), в которых цитируются письма ее предков. Здесь ее междометия остаются пояснительными и краткими, как плакаты, висящие рядом с картинами в музеях. Они позволяют мертвым говорить за себя, привлекать наше внимание деталями их повседневной жизни, моментами их почти забытой поэзии. Из выбора, который меня больше всего тронул, Галина, предок, пишет в письме к дяде, узнав о смерти своей тети: «Я впервые столкнулась со словом« смерть »в 1948 году.Я знал, что можно умереть абстрактно, что люди умирают от старости и в войнах. Но моя собственная сестра, восемнадцатилетняя, так близко ко мне, так тепло жива, и внезапно исчезла — я не мог смириться с этим, я убежал из деревни в кусты, и я плакал и плакал, и почесал землю и молился Богу, чтобы Он вернул Лусю к жизни ». Письма имеют многозначительное отношение к другим главам, поскольку автор сопоставляет жизнь своей семьи с жизнями знаменитостей.Они дают нам четкую запись в их жизненный опыт, к которому Степанова иногда сомневается, что мы когда-либо сможем получить к нему доступ (она называет свой роман «Романсом», предположительно еще одной записью в том, что она описывает как «семейный роман Фрейда, сентиментальное прошлое»).
В последнем разделе книги Степанова просит у отца разрешения сделать выдержку из писем из книги. Он отказывается: люди не могли «думать, что я такой». Но Степанова работала, принимая на себя права собственности на письма: они принадлежали ей, потому что она «привыкла считать их частью коллективной истории, автором которой был я.Она спасла их из запыленных ящиков; она их напечатала. «Кто еще, — спрашивает она, — должен решать, как с ними бороться, если не я?»
Конфликт Степановой о том, кто может рассказывать истории о погибших, звучит в наших постоянных разговорах о репрезентации. Члены ее семьи, как она признает в начале книги, не хотели, чтобы их вспоминали. Они не рассказывали о будущем и жили во времена без больших данных и ленты Instagram. «Раньше бессмертие было делом выбора, — поясняет Степанова.»Сейчас же . . . мы приняли невозможность просто исчезнуть ». Но Степанова не позволяет своим предкам просто исчезнуть: она все равно пишет их рассказы, и они приводят ее к оригинальному и трогательному размышлению о правах умерших.
Мертвые оставляют после себя вещи: одежду и часы, чашки, белье, письма, устные рассказы, фотографии и игрушки. Но поскольку у них нет голоса для отказа, можем ли мы делать то, что хотим, с их вещами и жизнью? Степанова пишет: «Я смотрю на слова и владения умерших, разложенные для нас в шкафах литературных музеев, или готовые к печати, или бережно сохраненные, и мне все больше и больше кажется, что я смотрю в ограждение. содержащие молчаливые и замкнутые ряды выставленных.В ее книге рассказывается о том, как мы используем мертвых, и она пытается сохранить их достоинство. Кому-то нужно встать на их защиту, потому что «мертвые не имеют прав: их имущество и обстоятельства их судьбы могут быть использованы кем угодно и как угодно. . . . Судьба мертвых — это последняя золотая лихорадка; история людей, о которых мы действительно мало знаем, стала основным предметом романов и фильмов, сентиментальных спекуляций и сенсационных разоблачений. Никто их не защитит, нас никто не просит.Она утверждает, что «мертвые стали новым меньшинством; бесконечно уязвимы, унижены, их права нарушаются. Я считаю, что это должно измениться ». Часто, когда она смотрит на старые фотографии, мертвые смотрят на нее, как живые. Их взгляды прожигают пленку фотографий, «яростно несгибаемые», «твердые и беспощадные».
Об этой книге можно сказать гораздо больше, но не хватает места, слов или времени, чтобы сказать это. Я сделал так много подчеркиваний в своем экземпляре, что сделал их бесполезными: почти все было важно или хорошо написано, каждая страница отмечена карандашом, и мне нужно было перечитать весь текст.Степанова пишет, что «когда я начала слепо искать семейную историю в течение последних ста лет, то, что сначала казалось хорошо задокументированным и интересным, на мгновение испарилось, когда я потянулась к нему, рассыпавшись, как древняя ткань». Но это было начало. Теперь у нас есть In Memory of Memory , четырехсотстраничный памятник тому, как мы изо всех сил пытаемся понять и сохранить прошлое. И это ощущается не как крошащаяся ткань, а как твердый шлакобетон, на котором мы можем построить будущее понимания и прозы.
✶✶✶✶
Марек Маковски — писатель, живущий в Чикаго. Его работы недавно были опубликованы в журналах Y ale Review, World Literature Today и Smart Set . Он преподает композицию (дистанционно) в Университете Висконсин-Мэдисон. Вы можете найти больше его работ в Instagram, @RealMarekM.
Нравится:
Нравится Загрузка …
В память о памяти: 9780811228831: Степанова, Мария, Дагдейл, Саша: Книги
« In Memory of Memory » — многогранное эссе, основанное на сомнениях относительно природы запоминания.»
— Frankfurter Allgemeine Zeitung
» Блестящее воспоминание о последних годах Советского Союза, уходящее далеко в прошлое …. Замечательное произведение воображения. «
— Киркус (обзор с пометкой)
«Прекрасно созданный дебют Степановой следует за попытками женщины на протяжении всей жизни лучше понять своих предков, российских евреев, рассказы которых очаровывали ее, когда она росла в Советском Союзе … [] замечательный межжанровый проект заинтригует поклонников эрудированный автофантастика.»
— Publishers Weekly
» Смелая комбинация семейной истории и блуждающего культурного анализа … калейдоскопический, перетасованный во времени взгляд на одну семью русских евреев на протяжении всего яростно насыщенного событиями века «.
— John Williams , The New York Times
«Книга, в которую можно погрузиться. «Чужие предки принимали участие в истории», — пишет Степанова; Эти главы, построенные путем накопления, становятся важным свидетельством культурной и политической жизни людей, скрывающихся под поверхностью приливов истории.«
— Эндрю Макмиллан
» Яркое, строгое и завораживающее исследование взаимосвязи между личной историей, семейной историей и историей с большой буквы. Я не мог оторваться; это было похоже на просмотр гипнотического видео распаковки на YouTube о подарке и бремени двадцатого века. In Memory of Memory обладает этой уловкой, позволяющей почувствовать себя одновременно полностью оригинальной и уже классической, и я с уверенностью ожидаю, что этот перевод принесет Марии Степановой бешеную американскую фанатскую базу, примерно такую же, как у нее в России.»
— Элиф Батуман
» Ослепительная эрудиция и глубокое сочувствие сочетаются в глубоком взаимодействии Марии Степановой с силой и потенциалом памяти, матери всех муз. Исследование огромного поля между воспоминаниями и воспоминаниями, In Memory of Memory — это поэтическая оценка того, как чужие истории составляют ткань нашей истории ».
— Эстер Кински
« Книги просто нет. в современной русской литературе — В памяти памяти .Сам по себе микрокосм, это неповторимое путешествие по семейной истории, которое, как быстро понимает читатель, становится гораздо более масштабным поиском, чем еще одно увлекательное семейное повествование. Почему? Потому что он спрашивает нас, можно ли вообще исследовать историю, да, но делает это с невероятным лиризмом и бесстрашием. Потому что Степанова учит нас находить красоту там, где ее никто не видит. Потому что Степанова учит проявлять нежность к мелким, неловким, упущенным деталям нашей красивой личной жизни.Потому что она показывает нам, что в конце концов наша скрытая странность — это то, что делает нас людьми. Думаю, это то, что делает ее по-настоящему крупным европейским писателем. Я особенно благодарен Саше Дагдейл за ее точный и безупречный перевод, благодаря которому эту книгу так приятно читать на английском языке. Это голос, с которым нужно жить ».
— Илья Каминский
« Степанова вдохнула новую жизнь в сказочную технику рассказа истории через зашифрованную речь ненадежного рассказчика, используя маниакальную игру слов и то, что один критик назвал «а» карнавал образов.'»
— Los Angeles Review of Books
« Тяжелые отношения Степановой с заманчивым перенасыщением прошлого выводят эту гибридную, незабываемую работу далеко за пределы парадигмы семейных мемуаров ―, как и сама память, она существует в состояние неопределенности между историческим и фантастическим. В память о памяти — это ошеломляющая и амбициозная расплата с учетом хрупкости памяти, еврейского императива помнить и непреодолимой пропасти, отделяющей нас от наших предков.»
— Али Хассани, БОМБА
» Величайший из ныне живущих поэт России …. Степанова обнажает ошибочность памяти, высмеивая, как и в своих стихах, идею о том, что все определенное может быть построено на основе видения. прошлого ».
— Дженнифер Уилсон, Poetry Foundation
« Oblivion — это своего рода хранилище исчерпанных историй. Внутри его стен Степанова действует как коллекционер и критик, и делает свой временный дом … Как следует из названия, In Memory of Memory можно прочитать как панегирик нашей одержимости прошлым, одной из тех редких работ, которые повествует о собственном разочаровании в своем предмете.Степанова обнимает память, чтобы в конце концов освободиться от ее удушающих объятий ».
— Линда Кинстлер, LARB
« В истории русско-еврейской семьи Степановой, расширяющейся на более широкие вопросы о природе Память, книга демонстрирует многие качества, которые сделали ее любимой писательницей в ее родной стране: изысканные образы и метафоры, нежное чувство русской литературной традиции и мягкий, меланхоличный подход к насильственной истории региона.