Наше русское: Журнал Театр. • Наше русское, родное. Часть первая

alexxlabРазноеLeave a Comment on Наше русское: Журнал Театр. • Наше русское, родное. Часть первая

Журнал Театр. • Наше русское, родное. Часть первая

СПЕКТАКЛЬ: «Гроза»
РЕЖИССЕР: Андрей Могучий
ТЕАТР: БДТ

Удивительно, но «Гроза» Островского в этом сезоне явно лидирует по количеству постановок. До сих пор самым интересным для театра национальным драматургом был Чехов с его нюансами, пророческой тоской и множеством оттенков. А недавно вспыхнул интерес к Островскому, и не к комедиям его или социальным драмам, а к заезженной школьными уроками «Грозе», пьесе странной, страстной и поэтической. Кажется, что душа нынче снова требует эмоциональной поддержки, которую предлагает драматург, писавший для публики середины XIX века с неоформленной еще в политический протест естественной жаждой справедливости.

«Гроза» написана за пару лет до отмены крепостного права, до великой крестьянской реформы, столь же половинчатой, сколь и долгожданной, когда обстановка в обществе уже была нагрета, как пар в самоваре, почти до кипения. Острое переживание несправедливости и несвободы подпитывает «Грозу», о которой критик Добролюбов пишет невероятно сильную статью, к сожалению, никем сегодня не прочитанную. Замыленный хрестоматией взгляд лишь скользит по тексту, в котором критик, между прочим, объясняет неизбежность трагедии там, где есть «произвол с одной стороны и недостаток сознания прав своей личности с другой». «Требования права, законности, уважения к человеку — вот что слышится каждому внимательному читателю из глубины этого безобразия», — говорит Добролюбов про город Калинов, да и про весь русский мир, лихой, беззаконный, дремучий. Социум, настоянный на насилии, на кураже и на сказках, которые разносит по дворам странница Феклуша, в отсутствие телевизора запугивающая горожан ужасами жизни в чужих краях: «простой инстинкт самосохранения должен заставить ее не сказать хорошего слова о том, что в других землях делается», — заключает Добролюбов, поскольку «удивитель-ные сведения о неверных и поганых царствах» господствуют не только «в уездной глуши», но и «в так называемом образованном обществе разве вы не найдете почти такое же множество солидных ценителей, которые запугивают своих слушателей тем, что во всей Европе порядка нет и никакой управы найти нельзя!»

«Отсутствие всякого закона, всякой логики — вот закон и логика этой жизни, — пишет Добролюбов, — Это не анархия, но нечто еще гораздо худшее (хотя воображение образованного европейца и не умеет представить себе ничего хуже анархии). В анархии так уж и нет никакого начала: никто никому не указ, всякий на приказание другого может отвечать, что я, мол, тебя знать не хочу и, таким образом, все озорничают и ни в чем согласиться не могут. Положение общества, подвержен-ного такой анархии (если только она возможна), действительно ужасно. Но вообразите, что это самое анархическое общество разделилось на две части: одна оставила за собою право озорничать и не знать никакого закона, а другая принуждена признавать законом всякую претензию первой и безропотно сносить все ее капризы, все безобразия… Не правда ли, что это было бы еще ужаснее?»

Сегодня слова критика, написав-шего их более ста пятидесяти лет назад, снова актуальны, как это ни печально, и понятно желание постановщиков возродить забытые тени Диких и Кабаних, Кудряшей и Тихонов, а главное — Катерину, светлую наивную душу, протестантку поневоле, для которой привычные другим ложь и абсурд невыносимы. «Человек, только логически понимающий нелепость самодурства Диких и Кабановых, ничего не сделает против них уже потому, что пред ними всякая логика исчезает», — объясняет Добролюбов. Катерина доказывает, что унижение достоинства противно природной основе человека, что насилие и произвол невыносимы. Однако невозможное это царство все длится и самовоспроизводится, и нет ему конца.

Именно небывалая устойчивость дикого русского мира интересует в «Грозе» режиссера Андрея Могучего. Его спектакль — о хтонических силах, питающих вечную темноту.

Спектакль БДТ эмоциональную силу пьесы Островского запечаты-вает в изощренную эстетскую форму. Основой для сценического оформления стал палехский стиль лаковой росписи: черный фон (царство-то темное), причудливость линий, пышные складки, тонкие удлиненные конечности. Вера Мартынов, художник спектакля, помимо оттенков черного допустила внутрь сценического пространства немного красного и темно-золотого, цвета иконописи, предприимчивые мастера которой приспособили его после 1917 года для светских сувениров. На ярких занавесах, как и на шкатулках псевдонародного Палеха, все времена смешались в одно мифологическое время. Яркий красный мазок — костюм Катерины, она в красном с головы до косо, по-детски поставленных ног: простодушная красна девица. С говорком, с мягкими согласными, с протяжными гласными. Народная, песенная. Отчяго, говорит, люди не лятають? Как птицы?

А что такое в народном сознании эти самые птицы? Птичка певчая не знает ни заботы… Летят утки. Перелетные птицы. Ты не вейся, черный ворон. Касаточка ты моя, ласточка.

Могучий строит простые ассоциации: птицы — в небе, они вольные. Птиц-ласточек играют двое мужчин и женщина, раскидывают руки-крылья, обняться не могут, поцеловаться тоже, у птицы нет губ, нет рук, есть крылья и клювы, разинув которые, птицы смотрят за людьми. Люди стоят на земле. Из темноты за ними следят зелеными глазами злые волки. Между небом и землей висят расчлененные кони, то ли та самая птица-тройка, то ли кобылицы с коньком-горбун-ком — их силуэты высвечивает молния, порой бьющая сверху донизу на заднике, за рекой, за Волгой.

Борис — сладкоголосый, для этой роли специально пригласили оперного певца, баритона из Михайловского театра Александра Михайлова. Потому что Борис — он в этом хоре чужой, он из Москвы, столичного воспитания, городской культуры птица, поет по нотам. А Катерина — как по сердцу придется.

Все персонажи — утрированные, стилизованные под архаику, под канон, никогда не существовавший, но как будто узнаваемый. Композитор Александр Маноцков, сочиняя партитуру голосовых и музыкальных партий, смешал разные стили и манеры, можно узнать и волжский окающий говор, и вологодский, тянущий гласные, и южный с мягким фрикативным «г», и речитатив, и рэп, и частушечный перепляс. Музыкальная составляющая спектакля — основная, «Гроза» в Александринке — это современная опера, через звучание раскрывающая замысел авторов.

На фестивале «Золотая маска» спектакль показывали на сцене «дома Островского» — Малого театра. Зал, сверкающий отреставрированной позолотой, казался не совсем подходящим спектаклю по стилю и размеру, но контекстуально все совпало. Говорят, Островский спектакли по своим пьесам не смотрел, а слушал, сидя за кулисами, его интересовали речь, интонации, то, как актеры произносят слова. В спектакле Могучего слова поют, возвращая им поэтичность, а вместе с ней — сложную, метафорическую структуру текста, совсем не простого и не назидательного, как учили в школе.

Могучий так выстраивает роль Катерины для молодой артистки Виктории Артюховой, что первую половину спектакля она кажется скорее знаком, комической фигуркой на фоне эпических персонажей. Но страстный, революционный красный цвет ее одежды, камуфлирующий героиню, отступает по мере развития трагедии. В последних сценах Катерина обретает лицо, которое как будто показано крупным планом, и когда она уходит, танцуя, по мосту через зрительный зал, то понятно, что ей теперь действительно хорошо, потому что вырвалась, ушла от вечной хтонической грозы в другое пространство.

Зато Кабáниха (только переселившись в волжские районы, туда, где жил и автор пьесы, я поняла, насколько естественно это имя для героини, сколько названий окрестных деревень сохраняет это бабское окончание: Корóтиха, Мартыниха, Дягилиха, Жерéбчиха и т. д.) в финале остается хозяйкой вечного темного царства. Она кланяется на три стороны, трижды пропевая: «Спасибо, люди добрые, за вашу услугу», благодарит мир (тот, что синоним общества) за помощь с утопленницей. Из Калинова можно уйти, но сам Калинов вечен, незыблем, монолитен. Андрей Могучий заворожен этой, угаданной Островским, незыблемостью.

Продолжение следует…

Журнал Театр. • Наше русское, родное. Часть вторая

СПЕКТАКЛЬ: «Грозагроза»
РЕЖИССЕР: Евгений Марчелли
ТЕАТР: Театр Наций

Режиссер Евгений Марчелли, взявшийся за постановку «Грозы» в Театре наций, подошел к пьесе со стороны сюжета. Текст Островского его не слишком интересует, он честно заявляет, что считает «Грозу» «самой неудачной пьесой Островского», что «предпочитает иметь дело с психологически более сложной драматургией» и что ему было интересно поработать с сопротивлением материала. Поэтому спектакль стал называться «Грозагроза», как бы удваивая замысел Островского проекцией режиссера, который, в отличие от Могучего, делает все, чтобы привести язык пьесы «к какому-то сегодняшнему, человеческому звучанию».

Додумывая варианты превращения из песенной поэмы в психологическую прозу, Марчелли заменяет Волгу бассейном, грозу — оргазмом, сумасшедшую барыню — содержательницей борделя, а Бориса заставляет учить китайский язык — ведь дядя отправляет его на три года к китайцам. Мир Калинова у Марчелли — это мир плоти, где все натуралистично: и синяки, и кровавые сопли, и разбитые губы. Так же плотью одета и страсть, которой одержима в первую очередь Катерина, но и Варвара, и старшая Кабанова.

Тихон тут застегнут на все пуговицы, а Борис — напротив, раздет до исподнего, в этом и вся разница, поскольку играет обоих один и тот же актер — Павел Чинарев (мужики — они и есть мужики, погибель женского рода). Темное царство — это подсознание, вечно алчущее лоно. Страсть губит Катерину, безудержное желание не оставляет выбора.

В этом мире надо уметь скрываться, ловчить, подчинять себя чужим законам. Только старшим дано своеволие: поэтому старшая Кабанова, которую играет главная актриса театра Марчелли и его жена Анастасия Светлова, устраивает истерики с визгом, возгоняя себя до исступления, чтобы потом облегченно затихнуть в молитвах, а Дикой (тоже любимый актер и верный партнер театра Марчелли Виталий Кищенко) просто грубо дерется, в кровь избивая племянника. Безудержная, варварская мощь, в которой Кабаниха и Дикой друг другу под стать.

Рядом с этими изнывающими от несоответствия судьбы и силы двумя вровень только Катерина. В ней тот же огонь, та же сила, вот только пока не искалеченная, не переведенная в агрессию, в насилие. Живая, неприлично откровенная сексуальная энергия в сто тысяч молний, громом прокатившаяся по Калинову, который и не город вовсе, а так — семейный клан, родня, узкое место, душное.

Юлия Пересильд, на которую, собственно, и ставили «Грозу», — актриса очень откровенная, умеющая показать простоватую, но мощную природу героини. Это она и есть гроза, от нее трясет Калинов, из-за нее все ломается и гнется, до времени тлеющая под спудом уклада сила вырывается на свободу и тут же губит все вокруг. Тот самый русский бунт, бессмысленный и беспощадный, взрывает саму Катерину, приводит ее не к освобождению, пусть и символическому, а к гибели.

«Я понимаю, что все это наше русское, родное, а все-таки не привыкну никак», — жалуется Борис в пьесе Островского, а Кулигин ему отвечает: «И не привыкнете никогда, сударь».

наших | перевести с английского на русский

(Перевод our из Cambridge English-Russian Dictionary © Cambridge University Press)

Переводы нашего

на китайский (традиционный)

我們的…

Узнать больше

на китайском (упрощенном)

我们的…

Подробнее

на испанском языке

nuestro, nuestro/ra(s)…

Подробнее

на португальском языке

nosso, nosso/nossa…

Увидеть больше

на других языках